Мы ничего не могли придумать, кроме как двоим из нас идти в кишлак и добывать там еду и питье.
Идти захотели Остап и Смола. Смола поклялся мне, что будет проявлять максимальную толерантность к нетолерантности афганцев. Расплачиваться нам снова было нечем, кроме как частью нашего скудного боезапаса и моими никому не нужными часами.
С горы я хорошо видел ребят, как они неторопливо и вальяжно спускались к кишлаку, потом шли по одной из улочек, обрастая толпой.
– Как вас зовут? – спросил меня Дэвид, немного придя в себя в тени валуна.
Я представился.
– Эндрю, русские и американцы – не враги, – начал он куда-то клонить.
– Это пока мы не затрагиваем ваших интересов, – возразил я.
– Мы союзники, когда речь заходит о борьбе с терроризмом. Вы согласны?
Я не сводил глаз с кишлака. Остап и Смола не стали заходить слишком далеко, остановились у большого двухэтажного дома под навесом, закрывающим от солнца едва ли не половину улочки. Я видел, как Остап разговаривает с афганцами, активно помогая себе руками. Внизу шли международные переговоры. И здесь, на горе, тоже шли международные переговоры. Мы находили точки соприкосновения интересов.
– Значит, мы и действовать должны как союзники, Эндрю, – продолжал Дэвид.
Я старательно делал вид, что всецело поглощен наблюдением за кишлаком, а Дэвида слушаю вполуха. На самом деле разговор с Дэвидом был сейчас не менее важен, чем безопасность моих парней. Просто я хотел, чтобы Дэвид первым начал меня о чем-то просить. В этом случае мне легко будет перейти на банальный торг и поставить ему условие. Я знал, о чем он станет меня просить. Это будет крайне опасная авантюра. И за нее я потребую не менее дорогую услугу.
– Афганцы несут канистру, – сказал Удалой, наблюдая за кишлаком через оптику. – Лепешки… Апельсины…
– Эндрю, арабские террористы и для вас враги, так ведь?
– Что ты хочешь, Дэвид? – напрямую спросил я.
– Чтобы вы помогли вызволить из плена моих товарищей.
– И как ты себе это представляешь?
Дэвид тянул с ответом, делая вид, что набирается сил. А я знал, почему ему нелегко ответить на мой вопрос.
– Есть два плана, – осторожно начал Дэвид, тщательно подбирая слова.
– Кажется, им дали сыр! – громко и радостно воскликнул Удалой по-русски, отчего Дэвид вздрогнул и с тревогой посмотрел на кишлак.
– План первый, – продолжал Дэвид. – Он совершенно безопасный для вас, но мы потеряем впустую много времени, и шансы, что мои парни доживут, очень невелики.
– Что за план?
– Вы поможете мне дойти до шоссе, а оттуда на перекладных довезете меня до нашей базы. Один я не выживу, меня наверняка убьют где-нибудь по дороге. На базе я сообщу место, где мучаются в плену наши парни, и туда вылетит группа быстрого реагирования.
– А второй план?
Дэвид криво улыбнулся, словно стыдился произнести вслух откровенную чушь:
– А второй – это мы сами, впятером, попытаемся вызволить ребят.
– Сколько человек охраняют пленных? – спросил я.
– Их держат в зиндане на краю кишлака, – торопливо, словно боясь, что мой интерес к пленным угаснет, стал объяснять Дэвид. – Если не принимать в счет жителей кишлака, то непосредственно у ямы дежурят три-четыре человека.
– А если принимать в счет жителей? – уточнил я.
– Это самоубийство, – по-английски сказал Удалой, не отрываясь от прицела. – Они опять расплачиваются патронами.
Удалой, зараза такая, по гороскопу Весы. Никогда не поймешь, где он стоит, что делает и о чем говорит. Его сознание колеблется где-то между чашами. Вот он упомянул про самоубийство. К чему это было сказано?
– Я не пытаюсь принизать степень риска, – продолжал Дэвид. – Арабские наемники – серьезный противник. Но я видел вас в бою и выражаю свое восхищение.
Не люблю похвалу. Всегда воспринимаю ее как корыстную лесть. Даже если генерал после выполнения задания говорит мне: «Молодец, майор», я не знаю, куда спрятать глаза и руки от тягостного чувства. И Дэвид, полагая, что я кинусь целовать его в знак благодарности за столь высокую оценку наших достижений, сделал большую паузу.
– Не понимаю, чему ты восхищаешься, – сквозь зубы процедил я. – Мы вчетвером полчаса ползали под пулями и не могли одолеть двух дикарей.
Я отбил у него инициативу и оптимистичный тон. Пусть знает, что его просьба очень и очень дорого будет стоить.
– Тем не менее вы одержали победу, освободили меня и сами остались невредимы… – Дэвид попытался вернуться на прежние позиции, но я его тотчас перебил:
– Лейтенант, я знаю, что все надо умножать как минимум на десять. Там, где, по вашими словам, три охранника, надо ожидать тридцать злобных, наполненных ненавистью к американцам дехкан. А нас всего четверо, не считая вас, раненого и морально раздавленного…
– Но… – попытался он возразить.
– К тому же у нас ограниченный запас патронов, гранат и средств первой медицинской помощи, отсутствуют бронежилеты и радиостанции. И мы просто умираем от голода и жажды. Вот она такая русская правда, лейтенант.
Дэвид загрустил.
– Мои товарищи… – прошептал он. – Они погибнут…
– Мы можем проводить тебя до шоссе, – предложил я.
– После того как поедим и поспим, – вполголоса добавил Удалой.
Дэвид вообще потемнел лицом.
– А смысл? Их убьют. Здесь время решает все.
И тут он сделал то, чего я никак не ожидал от офицера американской армии. Дэвид вдруг схватил мою руку, прижался к ней лбом и быстро и горячо зашептал:
– Я тебя очень прошу! Командование отблагодарит вас! Мы заплатим вам. Семьи спасенных вами солдат будут всю жизнь молиться за вас. Вся надежда только на вас!
– Не о том ты говоришь, лейтенант! – сказал я, вырывая свою ладонь из цепкой хватки Дэвида. – Ты не столько за своих товарищей беспокоишься, сколько за себя. Боишься, что тебя будут судить за трусость. Боишься полных упрека глаз родственников солдат.
– Они возвращаются, – сказал Удалой. – Втроем.
ГЛАВА 18
Третьим был ишак. Через его тощий хребет были перекинуты мешки и пластиковые фляги с водой. Остап и Смола плелись за животным. Идти в гору, в самый солнцепек – настоящая пытка. Усталость и раздражение бойцы вымещали на ишаке, поочередно пиная его.
– Командир, две сумки еды за три патрона! – доложил Остап, забравшись на гору и опускаясь рядом со мной на камни. – Эти афганцы напомнили мне туземцев с Таити, у которых матросы Кука выменивали мясо и рыбу. За ниточку стеклянных бус – свинья, за гвоздь – корова.
Удалой жадно припал к фляге с водой. Напившись, он вытер рукавом губы и спросил:
– Откуда такая щедрость? Вода не отравлена?
– Мы признались им, что мы – русские, – ответил Смола, развязывая мешки и раскладывая на куске полиэтиленовой пленки лепешки и белый кусковой сыр. – Сначала они решили, что мы американцы, и попытались нас убить. Тогда мы начали ругаться матом, и случилось чудо.
– Там каждый второй по-русски неплохо говорит, – добавил Остап. – Оказывается, весь кишлак когда-то состоял в отряде самообороны, который поддерживал наш советский батальон. Люди до сих пор помнят совместные советско-афганские митинги дружбы. Еду нам задаром отдавали.
– Ишака только просили вернуть, – предупредил Смола.
Удалой, получая несказанное удовольствие, сел рядом с Дэвидом. Лицо его сияло улыбкой. На небритых щеках красовалась пикантная ямочка.
– А ты понимаешь, почему афганцы нас любят, а вас ненавидят?
Дэвид пожал плечами. Его сейчас не это волновало.
– Потому что ни в одну американскую голову не может прийти такая бредовая идея, как совместный митинг дружбы. Потому что американец никогда ничего не купит в дукане, никогда не станет есть то, чем его угостят афганцы. Потому что вы ходите по кишлакам упакованные и закрытые с ног до головы, как в скафандрах по Луне. Вы их за людей не считаете! Как, собственно, все остальные народы мира.