К Уллу-кала он вышел к полудню, когда половина неба была уже затянута желтой пеленой. На гребне бархана сориентировался. Вот этот оплывший вал – восточная стена. Измерив дважды шагами длину стены, Астманов остановился на середине и начал разгребать лопаткой слой наметенного песка. Когда же лезвие зацепило твердый грунт, расстелил простыню и стал ссыпать на нее суглинок из траншейки. Через час белый лоскут был засыпан слоем суглинка, а наградой за труды стали три позеленевшие гильзы от трехлинейки, источенное ржавчиной кольцо и обрывки задубевшей сыромятной кожи. Сущая свалка…
«Стоило ли это прятать перед смертью?» – усмехнулся Алешка, вспоминая вопрос старика. Бежать, бегом бежать отсюда – заметет заживо. По трое суток, бывает, висит красная мгла. Ну, ладно, попробуем поближе к стене. Лопата вошла в грунт и едва слышно царапнула по твердому. Опять гильза? Не врал старик, жаркое здесь было дело. Нет, крупнее… Заинтересованный, Алешка запустил руку в раскоп. Так, перекрестье какое-то… Расширяя пальцами пространство вокруг неведомой находки, он вздрогнул от резкой боли. Выдернул руку и, сдерживая накат тошноты, увидел глубокие порезы на подушечках указательного и безымянного пальцев. Гибельная смесь злости, разочарования и тревоги заполнила все его существо. Все одно к одному! «Афганец», этот чертов варан, кровь, стекающая в песок.
Стряхнув землю с простыни, Алешка оторвал полоску ткани, наскоро перетянул кисть выше сустава. Затем, поеживаясь от боли, помочился на порезы. Не то чтобы отвара янтака было жалко, но своя моча сродни хорошему дезинфицирующему раствору в таких вот случаях. И ведь полегчало! На смену злости и отчаянью пришел безудержный смех. Алешка вспомнил, как в детстве муж его двоюродной бабки, Любови Ивановны, старый еврей Исай Львович, равнодушно-мудро советовал, видя затруднения пацана: «Сходи, поссы…»
А смех был сродни припадку. Это за собой Алешка знал – в самый неподходящий момент открывался ему неведомый другим юмор ситуации. И вот с этим смехом он вцепился в лопатку и яростно стал долбить серую глину Уллу-кала, намереваясь извлечь чертов предмет. После серии ударов что-то вновь скрежетнуло, и Алешка увидел внушительную зазубрину на кромке лопатки. Правую руку в раскоп он запускал уже куда осторожней. Пальцы вновь нащупали перекрестье, и на свет появился странный, пепельного цвета предмет – крест, наподобие того, что носят священники на рясе. Такой, да не совсем! Концы креста были плавно изогнуты. Один конец креста был наполовину обломан. «Свастика? – мелькнула мысль. – Фашистская? Какие фашисты здесь в тридцатых годах. А вот где фюрер взял символ – это точнее… Индия. Циклоида в кольце…»
Астманов осторожно провел по излому ногтем, ощущая его бритвенную остроту. Можно было и без пальцев остаться! Излом посверкивал каплей росы на рассвете. Металл? Сталь не бывает такой теплой и полупрозрачной в тонком слое. Камень? Но крест был явно литой, да еще ромбического сечения. Алешка прижал излом к лопатке и с силой провел им по стали. Поползла тонкая кудряшка металлической стружки…
Дальнейшие действия Астманова можно назвать автоматическими. Он бросил гильзы и ржавое кольцо в раскоп и тщательно замаскировал следы поисков. Саперную лопатку присыпал у стены с обратной стороны. Находку обернул носовым платком и спрятал во внутренний карман гимнастерки…
Все. Можно идти назад. Кто это сказал? Конечно, Дух пустыни. Иди, ходок, уноси неведомую тебе драгоценность. Уноси, если сможешь… Нет для нее стражей. Она сама хранит себя.
Эх, сглупил Астманов – рванул, как беглец, как начинающий щипач от обворованного фраера, прижимая к груди добычу. На вершине бархана, в километре от крепости, попытался сориентироваться. Бесполезно: видимость нулевая, и компас странно заплясал. А сзади, подвывая, накатывалась бурая мгла. Алешка машинально шагнул по направлению к Узбою, как ему казалось, и едва устоял под мощным ударом ветра. Заплясал песок, закрутились песчаные змеи… А в голове только звенящая пустота. Закрой глаза – и увидишь свинцовую рябь и груду белых костей с клочками рыжей шерсти… Вторым накатом шквала Алешку сбросило с гребня… Последнее, что он достоверно видел, – свои следы, ведущие в Уллу-кала. Алешка, пригибаясь, побрел к крепости. Хватило сил добраться до западной стены. А там – простыню на голову, флягу на грудь и стань, как мертвый. Кто ты перед вечностью песка? Каждая крупинка здесь старше всего живого на земле. Пусть засыпает тебя прах тысячелетий. Этого хочет Дух пустыни…
В январе 1972 года Астманов, студент первого курса зоотехнического факультета Дадастанского сельхозинститута, сдавал первую сессию. Отбившись с козырей на «Истории КПСС», он, с чувством выполненного долга, намылился к двоюродному брату. У того собиралась интересная компания, и красного вина было всегда в достатке. На проходной, к своему немалому удивлению, он увидел сущего монгола в новенькой парадной шинели и в погонах лейтенанта. У ног офицера стоял внушительных размеров коричневый «дипломат» с золотистыми застежками и новшеством тех времен – наборным замком.
– Астманов вы будете? – вкрадчиво спросил «Будда» с эмблемами войск связи. – Мы можем где-нибудь поговорить?
Алешка показал на пустынную заснеженную аллею.
– Лейтенант Якубов. Место службы Кизил-Арват, – лейтенант сделал предупреждающий жест. – Не торопитесь. Я выполняю последнюю просьбу известного вам человека. Назовите его имя и место, где вы его увидели впервые. – Черные зрачки впились в Астманова, и тот понял, что лучше выдержать паузу, очевидно, вопрос был проверочным и любое неловкое слово могло все испортить.
– Ширали? Автобусная остановка за полком? – вопросительно промолвил Алешка, намеренно избегая рокового вопроса.
– Он умер два месяца назад, – лейтенант поставил чемоданчик на снег и провел ладонями по лицу, поминая умершего. – Я дал слово доставить вам содержимое этого чемодана. Будете смотреть?
– Зачем? – тоскливо спросил Астманов и уже зло добавил: – Может быть, еще расписка понадобится?
– Зачем? – передразнил «Будда». – Ширали говорил, что ты колючий… Ты и так уже расписался, где надо. Бери целиком, и с дипломатом. Хвала Создателю, что от него избавляюсь. Офицеру неприлично носить в руках такие коробки. Шифр замка ноль шесть ноль. Всего доброго. Даст бог, встретимся в лучшие времена. – Лейтенант протянул ладонь Астманову для рукопожатия, затем поднял руку в воинском приветствии и, намеренно четко сделав поворот кругом, направился к выходу из сада. Алешка автоматически отметил, что непрост связист – сапоги шитые, звездочки шелком вытканы, да и шинель из генеральского сукна, явно из ателье. Щеголь, а «дипломат» ему, видите ли, не к лицу!
В зеленом шелковом платке покоился кальян. Отвинтив чашечку, Астманов осторожно вынул переложенные ватой перстень, серьгу, узорчатый шарик со сквозным отверстием и фигурку крылатой богини. Последним на свет появился патрон. Алешка, как и полгода назад, выдернул пулю и легонько выбил коричневый клочок бумаги. Те же буквы и цифры… Последним он взял копеечный солдатский конверт: «Алиша! Ты нашел то, что стоит спрятать перед смертью. Береги. На хранителе – особая печать. Имя находки – дорджи. Остальное – за афганским Кашгузаром. Две тропы к Сары-тепа. Если зайдешь от Айваджа, правая твоя. Не спеши, сынок. Дорджи сам позовет тебя».
Дар Папаясса
«Продадим все!» – под таким девизом «Тетаконс» успешно просуществовал десять лет. Неприметное, одно из тысяч московских ЗАО, это «общество» официально оказывало всевозможные услуги посреднического характера по принципу: разрешено то, что не запрещено. А за все остальное в «Тетаконсе» отвечал Яков Семенович Самко – начальник планово-экономического управления, за глаза именуемый подчиненными – Папаясс (в соответствии с рангом и инициалами).