Хорошим питание в темницах Альсефорда назвать было нельзя. В лучшем случае я получал половину необходимых калорий, а о витаминах и прочих элементах речи и не шло — хорошо, что не кидаюсь на стены от голода. С такой диетой у меня скоро начнут сыпаться зубы. А это было очень и очень плохо.
Из-за холода и сырости — осень уже широко шагала по Таллерии — у меня постоянно ломило шею, заболели уши, стало тянуть локоть правой руки, к которому был намертво приварен подарок Пала. В какой-то момент я понял, что живые ткани вокруг железной руки уплотнились и наощупь стали теплее, чем остальное тело. Началось воспаление. Более не поддерживаемый моими жреческими силами, божественный протез превратился в простой кусок железа и сейчас начал отторгаться организмом.
Я не знал, с какой скоростью распространяется воспаление, но времени у меня было не очень много. Неделя, может, две. После этого я пройду точку невозврата и начнется гангрена. Которая-то и в моем родном мире до сих пор лечилась ампутацией. Только на этот раз придется рубить под корень, по самое туловище.
Каждое утро ко мне заходил тот самый жрец, который дал команду тащить меня в камеру. Он задавал один единственный вопрос:
— Ты готов послужить нашему истинному Единому богу и воплотить его замысел по очищению мира от скверны?
Он задавал этот вопрос каждый раз. Сначала я серьезно отвечал, что мне надо подумать, а после — уже начал откровенно потешаться над фанатиком. Брат Итан мне нравился намного больше, он хотя бы знал, что происходит и что на кону. Этот же олух свято верил в своего Творца, что читалось на его пропитом лице. Это было лицо человека, который прожил значительную часть жизни на стакане, а потом резко уверовал — не только в высшие силы, но и в свое исключительное предназначение.
В один из дней — кажется, это было начало третьей недели моего пребывания в этих комфортабельных апартаментах — в ответ на стандартный вопрос я бросил:
— Пусть Единый поцелует сам себя в зад. Если вы считаете, что можно добиться сотрудничества такими путями, то ваш божок не достоин моей помощи.
Очень болела рука, меня бил одновременно жар и озноб.
Жрец на мою реплику только поджал губы, а его слова тускло блеснули в предвкушении.
— Ты грязная тварь, магик. Вон, как тебя крутит от наших молитв…
— Меня крутит от нехватки еды, света, а еще от того, что меня стала отравлять моя же рука, олух, — огрызнулся я.
В ответ жрец только широко улыбнулся и как-то по-змеиному облизнул губы самым кончиком языка.
— Я же и говорю, сила наших молитв поставит тебя на место. Говоришь, мало еды и света? Эй! Служивый! Этого на хлеб и воду! Раз в день! — крикнул он куда-то в коридор, после чего повернулся обратно ко мне. — Мы научим тебя смирению, магик, ты еще осознаешь величие нашего Творца и силу братства.
Вместо ответа я зло посмотрел на жреца. Куда делся, мать его, Итан? Я ожидал стадию торга, а не голодной смерти в каменном мешке. Но, как говорится, построй планы и вселенная тебя обязательно удивит…
После того, как мне срезали рацион, стало тяжелее, а гнет ищеек, который я нет-нет, да и ощущал шеей и затылком, стал будто бы еще сильнее. Я периодически проваливался в бред, а один раз — даже скользнул в бездну. Или так мне показалось.
Я стоял в центре, а вокруг меня расположилось четыре безликих. Все они тянули ко мне руки. От длинных белесых пальцев посланников Единого отделялись тонкие, полупрозрачные нити, которые будто леской, стягивали мою душу. Тянули силы. Не давали мне скопить достаточно божественной или магической энергии, чтобы вырваться из плена и убить каждую мразь, что попытается удержать меня в плену.
Они не заметили мое присутствие на этом уровне мироздания, продолжая свою грязную работу. Вот, краем глаза я заметил всполох — эта та часть моей сути, что была истинным жрецом, впитала из окружающего пространства достаточно силы, чтобы стать заметной частью моей души. Белесые лески моментально потянулись к этому огоньку, оплели его, иссушили. И так по нескольку раз в минуту.
Я с такой скоростью восстанавливаю силы? Раньше я никогда не задумывался, сколько же энергии потребляется просто на управление рукой, не говоря уже обо всех тех боевых приемах, что я вытворял, используя перчатку Пала и свой посох. Если меня хоть на десять минут оставят без присмотра, я смогу попытаться прорваться?