Досаднее всего то, что я месяца два ходил с рыжими бровями, не мог никак отмыть, — уж больно хорошо постарался парикмахер губрозыска.
Наган № 1479.
Наконец Духобожск зажил спокойно.
Не стало слышно ни о каких убийствах, а по Фонарному переулку можно было безопасно пройти среди самой ночи. Фролова, как я уже сказал, сняли, а временно исполнение обязанностей начрозыска возложили на Калиту, инспектора окрмилиции. Для розыска он совершенно не годился. Трусливый, безвольный, боявшийся сам что-либо сделать, он по каждому пустяку бегал в Исполком, всем надоедая.
Так прошло месяца два. Однажды, перед самым рассветом, в моей комнате задребезжал телефон. Вскочил.
— Кто говорит? Калита? В чем дело, товарищ Калита? Да, об'ясните же! Хорошо, сейчас буду.
Оделся, вышел и через десять минут был в дежурке управления,
— Где Калита?
— Он звонил только что, что вы придете, и что он быть не может, так как не здоров.
— А что случилось? В чем дело?
— Налет был на квартиру Апфеля, и я об этом звонил Калите.
— На место происшествия послали людей?
— Нет! Вот сам гражданин Апфель прибежал.
Тут только я заметил за дежурным агентом сидевшего в углу бледного пожилого мужчину, с трясущимися от волнения руками.
— Успокойтесь, расскажите о случившемся, подробнее только.
— Ой! Дайте успокоиться, я сейчас.
Я вышел и направился рядом к дежурному по милиции. Написал записку Ковальчуку, чтобы он немедленно явился, и попросил дежурного записку отослать сейчас же. Когда я вернулся, Апфель как-будто успокоился, но лицо все еще было бледнее полотна,
— Ну, рассказывайте.
— Мы живем на Соборной, недалеко от Исполкома. Легли мы с женой вчера спать рано, ведь сегодня рано вставать. Базарный день, магазин раньше открываем. Легли, значит, спать, а теща моя осталась на кухне, убиралась по хозяйству. Проснулся я часа в два, как ни ворочался, никак не мог заснуть. Вдруг стук на черном ходу. Хотел я встать, теща, слышу, пошла. Думаю, кто же это может так поздно? Ничего дурного не предчувствовал. Теща спрашивает, слышу: «Кто там»?
А голос за дверью: «Телеграмма».
От кого мне может быть ночью телеграмма? И только хотел крикнуть: «Мамаша, не открывайте!», как услыхал шум, крики, и ко мне в спальню ворвалось двое мужчин. Один с револьвером, а другой с финским ножем, и потребовали денег. Я только вчера взял из банка, сегодня утром хотел снести налог в финотдел, и на тебе! Взяли деньги, из сундука все теплые вещи, велели полчаса никуда не выходить и ушли. А мать жены я нашел в кухне мертвой, ножем зарезали.
Апфель вытер лицо платком и бледный уставился на пол. Потом порывисто вскочил.
— Умоляю вас, ради бога, скорее идемте! А то жена одна дома осталась, еще что-нибудь случится. Скорее!
В дверях показался заспанный Ковальчук. С ним и еще с одним агентом, в сопровождении Апфеля, мы направились на Соборную. По дороге он мне сообщил, что один из налетчиков был среднего роста, широкоплечий, полный. А другой повыше, но худее. Оба были в черных масках, совершенно закрывавших их лица.
Мы дошли до дома. Совершенно рассвело.
Апфель сильно постучал во входную дверь. Стало слышно, как зашаркали босые ноги по полу, и испуганный дрожащий голос еле слышно вывел:
— Это ты, Сема?
— Я, Аничка, открой!
— Это ты? — еще раз робко спросили за дверью.
— Да я же, Аничка не бойся!
Щелкнул два раза замок, зазвенела цепочка, скрипя отодвинулся засов, и дверь открылась.
На шею Апфелю бросилась его жена, громко зарыдавшая. Муж пытался ее успокоить, но все было тщетно. Рыдания становились все громче и громче. Оставив Апфеля с женой, я с агентами обошел всю квартиру, которая кончалась пустым коридором, из которого мы попали в кухню. Возле плиты, раскинув руки, на полу лежала старая женщина с перекосившимся лицом, левый глаз был открыт и смотрел мертвым стеклянным взглядом в сторону двери. Кофта была порвана, на груди застыла кровь, а на полу — багровая лужа. Ковальчука я послал за нарследователем, оставив другого агента у трупа до его прибытия.
К 10 часам утра в кабинет меня вызвал Радинский, к сожалению, благополучно до сего времени восседавший на месте помначрозыска.
— Что вы предприняли по делу убийства старухи Апфель? — грубо спросил он.