Молниеносно взвесив все последствия, я почел за благо просто оставаться на месте тихо и неподвижно.
Когда враги приблизились, я приложил одну руку к губам, другую ко впалому животу. Затем я опустил голову на грудь, в знак того, что голоден и устал.
Повидимому, индейцы никогда не видали такого странно-смиренного жеста со стороны белого пришельца. Они удалились в лес и стали совещаться. Через несколько минут они снова появились; один из них приблизился и подал мне банан. Я дал ему взамен старый носовой платок защитного цвета, который он с видимой радостью и принял. Так рассеялись враждебные намерения дикарей и завязались между нами первые узы дружбы. Затем вся орава дала мне знаками понять, что они завтра возвратятся сюда, и мирно исчезли в лесу. Какое неожиданное счастье!»
Диотт вновь остался один на прибрежном песке. Еще ночь, проведенная под тропическим небом; а на утро честно возвратились индейцы. На этот раз они несли с собой много всяческой еды. Накормив чужестранца, они знаками велели ему следовать за собой. Пришлось долго карабкаться по кручам, сквозь густые заросли молодняка. Истощенный, измученный Диотт еле плелся. Но муки его пришли к концу, когда перед глазами открылась лесная поляна, на опушке которой стояла высокая, овальная хижина.
«Я не думал ни минуты, — пишет Диотт, — о том, какая судьба ждет меня у этих дикарей. Пусть будет, что будет: Одна лишь мысль владела мной, — это снова спать под крышей. Под крышей после десятидневной ночевки на открытом воздухе, после того, как тропические ливни, без конца и края низвергавшиеся на мое несчастное тело, превратили его в губку.»
Но ничего страшного не последовало. Белого человека, который никого не трогал, приняли гостеприимно. Его уложили в хижине вождя Куашу, отличавшейся от других таких же хижин большими размерами. Спать пришлось на чем-то вроде кровати. Это был досчатый помост на высоких подставках; снизу разводился на ночь огонь — ночью в шалаше не тепло — и над огнем вытягивались ноги. На самой середине хижины стоял огромный глиняный сосуд с «нижаманхи», особым пивом из корня «йюки», — которое в невероятных количествах поглощалось всеми индейцами, без различия пола и возраста.
По случаю возвращения домой из похода вождь созвал соплеменников на пир, протрубив в рог; тем же трубным звуком созывается и народное собрание. Явились мужчины и женщины, украшенные перьями из крыльев жуков и стеклянных бус. Перья, в виде круглых разноцветных комочков-пушков висели у мужчин из ушей, а у женщин и из отверстий в губах. Волосы девушек и женщин были распущены по плечам, а у мужчин заплетены в косы и перевиты цветными волокнами. У некоторых Диотт заметил татуировку.
Впоследствии гостеприимные туземцы дали Диотту проводников, а с ними он случайно наткнулся и на свою экспедицию, в которой считали его погибшим.
Скоморох в птичьем царстве.
Посмотрите на пеликана, на его грузное тело, короткие ноги, тонкую шею и маленькую голову, длиннейший клюв и у горла невероятный мешок, в который вмещается рыбное блюдо на 12 персон, — трудно взглянуть на него и не засмеяться. Это впечатление еще усугубляется, когда пеликан, важно переваливаясь, отправляется делать моцион и при этом, конечно, не может не толкнуть спящего соседа. Сосед топорщится и ворчит на него низким басом, но нарушитель протестует, вытягивая свой мешок; загорается спор, и зрителю кажется, что дело сейчас дойдет до драки: противники разевают рты, словно хотят проглотить друг друга, клювы скрещиваются, как рапиры, — но вдруг они сходятся и щелкают друг друга по-приятельски, словно ничего и не было.
Даже на воде пеликан смешон, ибо любит высшее общество; плавает предпочтительно в лебединой стае, там он важно выгибает длинную шею, стараясь изящно, по-пеликански приподнять крылья. Если на берегу есть деревья, пеликаны, ничтоже сумняшеся, взлетают на ветви и уверенно сидят там с вытянутыми носами, словно так и полагается, чтобы лапчатые морские чудища забирались в дом к синицам и мешали их деловой работе.
Матриархат в 1927 году.
Страна без собственности, нищеты и власти, «страна буйвола-победителя» лежит в восточной части Суматры. Полтора миллиона малайцев сохранилась там до сего дня в первобытной чистоте и неприкосновенности с матриархальными порядками.