Идеальным государственным устройством Аристотель считал политию — комбинацию полисной демократии и олигархии, когда «управление сосредоточено в руках наилучших». Но монархию он отнюдь не отвергал, более того — признавал ее одной из «правильных» форм государства, наряду с аристократией и политией. Ему виделся образ идеального монарха, выдающегося среди подданных своими добродетелями, и он полагал, что необходимо «повиноваться такому человеку и признавать его полновластным владыкой без каких-либо ограничений»[27].
Политическая — шире: геополитическая — доктрина Аристотеля не могла не «прийтись ко двору» при македонском дворе. Аргеады полагали себя эллинской правящей династией на варварском троне; оттого у них было и мужество, и надлежащие умственные способности, и свои владения они организовывали наилучшим, на их взгляд, образом, объединяя под единоличным царским началом, и — как эллины — видели в персах и других народах Азии варваров и исконных врагов, которых можно и нужно покорить. Кстати сказать, это о них, об Аргеадах, Аристотель говорил: «Когда случится так, что либо весь род, либо один из всех будет отличаться и превосходить своей добродетелью добродетель всех прочих, вместе взятых, тогда по праву этот род должен быть царским родом, а один его представитель — полновластным владыкой и монархом». Филипп дал Аристотелю земельный надел, что автоматически причислило философа к македонской знати (к гетайрам, то есть «друзьям» царя, имевшим в пользовании царские земли); вдобавок он получил во владение святилище муз в Миезе, а Стагира, родной город Аристотеля, разрушенный македонянами в 349 году, был отстроен заново.
Опережая события, упомянем, что промакедонский настрой Аристотеля обернется для философа крупными неприятностями в последние годы жизни: после смерти Александра, когда Грецию охватит волна «ура-патриотизма», Аристотелю припомнят и дружбу с Филиппом, и наставничество Александра, и рассуждения о монархии. Он будет вынужден покинуть Афины — чтобы, по его собственным словам, не дать афинянам во второй раз совершить преступление против философии (разумея под первым смерть Сократа) — и переселится в Халкиду на острове Эвбея, где и умрет год спустя.
Нетрудно предположить, что слова «полновластный владыка» тешили самолюбие Александра, с малых лет стремившегося быть первым всегда и везде. В этих словах он, вероятно, находил впоследствии оправдание тем своим поступкам, которые не укладывались в традиционное представление македонян о царе и царской власти. «Философом на троне», предшественником Марка Аврелия, он ни в коей мере не был — и не стремился им быть. Куда важнее для царевича было осознание протяженности мира и его системности; Александр стал воспринимать Ойкумену целиком — как Lebensraum, жизненное пространство, как потенциальную Империю, и потому безоглядно воспользовался первой же представившейся возможностью «задействовать», «актуализировать» свое восприятие. Эту возможность предоставила ему гибель отца.
На расправу с виновными в убийстве Филиппа и на усмирение взбунтовавшихся соседей ушло полтора года. В конце марта — начале апреля 334 года до н. э. объединенное войско македонян и греческих союзников приступило к переправе через Геллеспонт, на персидскую территорию. Руководить переправой царь Александр получил Пармениону, одному из лучших македонских военачальников, служившему еще Филиппу, а сам со свитой отправился в городок Элеунт, где совершил жертвенное возлияние на могиле Протесилая — первого грека, погибшего под стенами Трои[28]. После этого Александр поднялся на ожидавший его корабль и встал у кормила. На середине пролива царь принес в жертву богу морей Посейдону и нереидам быка и совершил возлияние в море из золотой чаши.
Для высадки была выбрана бухта неподалеку от Трои — та самая, где когда-то приставали ахейцы, спешившие покарать похитителя Елены. Едва корабль приблизился к берегу, Александр бросил копье, которое воткнулось в землю. Перефразируя Чосера: «Копье вонзилось в твердь и, задрожав, застыло…»
Несколько столетий спустя Цезарь в схожей ситуации ограничится словесной констатацией факта: «Жребий брошен». Но Александр, во-первых, всегда предпочитал словам действия, а во-вторых, сызмальства имел склонность к «романтическим эффектам». Кроме того бросок копья был актом, воспроизводящим божественное деяние: в мифах именно так, бросая копье, боги выражали свое отношение к людским поступкам. И Александр примерил на себя «одеяния божества»: он как бы выступил от имени греческих богов, заявил о божественных притязаниях на персидские — исконно греческие — земли.
27
Впрочем, даже идеальный монарх должен подчиняться закону: «кто требует, чтобы властвовал закон, по-видимому, требует, чтобы властвовало только божество и разум, а кто требует, чтобы властвовал человек, привносит в это и животное начало, ибо страсть есть нечто животное и гнев совращает с истинного пути правителей, хотя бы они были и наилучшими людьми; напротив, закон — это свободный от безотчетных позывов разум».
28
Согласно легенде, Протесилай первым ступил на Троянскую землю и погиб в точном соответствии с предсказанием оракула о гибели первого, ступившего на этот берег. Александр по матери считался потомком Ахилла — одного из славнейших греческих героев, особо отличившегося в Троянской войне. Возлияние на могиле Протесилая, очевидно, символизировало «преемственность поколений»: как предки во главе с Ахиллом сражались под степами Трои, так и Александр намеревался биться с персами, мстя им за причиненные эллинам обиды.