Всю свою жизнь Александр гнался за славой. По большому счету, его действия с малых лет и до самой смерти определялись одним — желанием первенствовать везде и во всем. Спортивные состязания, «потешные» сражения, охота, война… Соперничество шло по нарастающей: сначала Македонец боролся с ровесниками, потом конкурировал с легендарными героями, а когда сумел их превзойти и не увидел окрест достойных противников — стал состязаться с природой, с богами[38] и со смертью… Жизнь Александра — вызов, вызов окружающему миру и самому себе.
Особняком в этих непрерывных поединках стоит соперничество с Филиппом. Очень соблазнительно скатиться в классический психоанализ: мальчик рос практически без отца, который постоянно находился в походах или на пирушках; воспитанием царевича занималась мать, не стеснявшаяся в присутствии сына поносить Филиппа за его похотливость; со временем отец стал для мальчика чужаком, и любое проявление супружеского домостроя, не говоря уже о прямых нападках отца на супругу и его «загулах» и любовных похождениях, Александр воспринимал как покушение на мать…
Пожалуй, ограничимся лишь констатацией факта: безусловно, у Александра присутствовал «эдипов комплекс» наоборот, и не в латентной фазе — было бы удивительно, учитывая обстоятельства, если б этот комплекс не возник; но, с нашей точки зрения, куда важнее иное. И Филипп, и его сын обладали пассионарностью, творческой энергией, «свойственной почти всем людям, но в чрезвычайно разных дозах» (Л. Гумилев). У македонских владык пассионарности — «необоримого внутреннего стремления к целенаправленной деятельности, всегда связанной с изменением окружения, общественного или природного» (снова Гумилев) — было в избытке. Этот избыток настойчиво искал выхода, и потому-то сын стремился превзойти отца, а отец, пока был жив, правил железной рукой и умело направлял пассионарность сына вовне — за пределы собственного царства, которым он нисколько не собирался делиться. «Ищи, сын мой, царство по себе, ибо Македония для тебя слишком мала», — говорит Филипп у Плутарха; можно предположить, что под Македонией в данном случае он подразумевал «личную ойкумену», в которой и вправду не было места для двух царственных пассионариев.
Одноименно заряженные частицы, как известно, друг от друга отталкиваются. По этой причине между Филиппом и Александром просто не могло не возникнуть антагонизма, причем не только и не столько на бытовом, сколько на гораздо более глубоком, системном уровне[39].
«Мальчики, отец успеет захватить все, так что мне вместе с вами не удастся совершить ничего великого», — мрачно сообщал Александр своим сверстникам, когда приходило известие об очередной победе Филиппа в сражении или взятии какого-либо города. Эта ревность к отцовским успехам заставляла Александра искать любой шанс «показать себя» — вспомним, например, знаменитую беседу с персидскими послами, которую шестнадцатилетний наследник провел в отсутствие отца и в которой он поразил персов своими не по возрасту глубокими суждениями. Эта ревность побуждала Александра избирать себе в друзья тех, кто не принадлежал к кругу отцовских приближенных: никого из родов Пармениона или Аттала, настоящий македонец лишь один — Гефестион, все прочие — Птолемей, Гарпал, Неарх, Лаомедон — либо греки, либо «новые македоняне», из недавно присоединенных к Македонии областей. И та же ревность спровоцировала бытовой конфликт на почве любвеобильности Филиппа: на свадьбе отца с Клеопатрой[40] Александр почтил Филиппа презрительной насмешкой — и вместе с матерью покинул Македонию. Понадобилась вся дипломатическая ловкость Филиппа, чтобы сын и отец примирились, — ведь обида Александра, который отправился в Иллирию набирать войска для войны с отцом, грозила разрушить Филипповы планы.
Примирение было формальным; давление в системе возрастало, Александр всеми своими действиями упорно добивался места под солнцем. Филипп, дабы приструнить сына и обезопасить его от «дурного влияния», выслал из Македонии ближайших друзей Александра — Птолемея, Гарпала, Неарха, Лаомедона и Эригия. И неизвестно, чем бы закончилось это противостояние, когда бы не смерть Филиппа от руки наемного убийцы.
Александр занял опустевший трон. Казалось бы, теперь его ничто не тяготило, ничто не стесняло. Однако это впечатление было ложным. Войсковое собрание, провозгласившее Александра царем, видело в нем только преемника Филиппа, способного осуществить отцовские замыслы. Македоняне оставались «детьми Филиппа» и не упускали случая напомнить об этом всем и каждому, в том числе — новому царю. Соседи-эллины, даже несмотря на разорение Фив, воспринимали Александра как выскочку, почти самозванца, претендующего на лавры Филиппа. И в Македонии, и в Греции Александр был обречен на пребывание в тени отца, так что Персидский поход, задуманный Филиппом и продиктованный политическими и экономическими соображениями, подоспел как нельзя более кстати.
38
Точнее все-таки говорить о соперничестве с полубогами — соперничать с «истинными» божествами Александр, по-видимому, несмотря паевою отмеченность оракулом Зевса-Аммона, считал невозможным. Зато превзойти подвигами Геракла и Диониса было для него, как утверждают античные историки, чрезвычайно важно. Вполне возможно, он верил, что сумеет, совершив череду славнейших деяний, удостоиться той же чести, что и эти двое, то есть стать «настоящим» богом. Дионис — сын Зевса и смертной женщины Семелы — был введен в круг олимпийских божеств после похода в Индию, откуда он принес виноградную лозу, вино и вакхические безумства. Геракл, отпрыск Зевса и смертной женщины Алкмены, очутился на Олимпе после того, как совершил знаменитые двенадцать подвигов, победил изрядное количество чудовищ и покорил множество народов. Быть может, и Александр грезил о подобной участи?
39
Любопытно, что равнозаряженной оппозиции «Филипп — Александр» коррелирует оппозиция «Александр — Дарий», члены которой имеют
40
Македонянка Клеопатра, пятая (седьмая?) и последняя жена Филиппа, происходила из влиятельного рода Аттала. Разумеется, Аттал рассчитывал, что сын Филиппа и Клеопатры станет наследником престола. Об этом он неосторожно заявил на свадебном пиру, что и вызвало вспышку гнева у Александра. Филипп вступился за Аттала и даже замахнулся на сына мечом, однако, будучи навеселе, не устоял на ногах, после чего Александр воскликнул: «Вот человек, который собрался идти походом в Азию, а не в состоянии пройти от ложа к ложу!»