На верхней ступеньке трапа Денгар обернулся. Напарник так самозабвенно был занят делом, будто напрочь забыл о присутствии кореллианина.
Вот именно, подумал Денгар. Если раньше и существовали какие-то сомнения в истинной природе их отношений, сейчас все разъяснилось. Так или иначе…
Спускаясь по трапу, он намеренно громко топал, чтобы напомнить Галактике о своем существовании.
Ниелах не поверила своим ушам. То, что она только что услышала… Нет, не так. Правильнее: то, что она подслушала, так как сумела подключиться к внутренней системе «Гончей» с терминала в жилом отсеке. Ка-ютка была обставлена в трандошанском стиле: переборки занавешены гобеленами, поверх тощего спального матраса брошены мятые покрывала. Ковры предусмотрительно и надежно прикреплены на случай, если откажет искусственная гравитация. На гобеленах были запечатлены великие и переломные мгновения истории планеты Трандоша, а также сцены из мифов и легенд. То есть на каждом кто-то кого-то жрал, разрывал на куски и обгладывал. Возясь с компьютером, Ниелах благодарила судьбу, что прежнего хозяина «Гончей» нет на борту.
Благодарность пошла на убыль, когда удалось подслушать разговор в рубке. Сначала Ниелах не понравилось, что из-за простого вопроса о Денгара вытерли ноги. Нет, с ним не договоришься, с отвращением подумала девчонка. Если дело дойдет до разлада, к чему все идет, нет никакой разницы, на чью сторону встанет Денгар. Боба Фетт без помех уничтожит обоих.
Сейчас ответ лежал на поверхности, а ведь раньше Ниелах не задумывалась, почему Денгар так рвется бросить охотничье ремесло. Девица презрительно оттопырила губу. Дй он же трус! Кишка у него тонка, вот и все. Вот у Фетта с внутренними органами все в порядке — плюс полное отсутствие нервов. А старому кореллианину действительно лучше положить бластер на полку, забросить амбиции куда подальше и обосноваться на какой-нибудь захолустной планетке со своей разлюбезной красоткой, пока его кто-нибудь не убил или он сам не загнулся от страха.
У Ниелах были кое-какие соображения, куда заведут их события, и теперь уверенность лишь окрепла. Надо что-нибудь предпринять. Куда бы ни направлялась «Гончая» и что ни ожидает их на финише, надо браться за дело самой и спасти жизнь и себе, и Денгару, потому что лишенным эмоций, равнодушным голосом Боба Фетт только что объявил, что не станет рыдать над их могилами. Пусть Денгар по старческому маразму верит в дружбу и искренность чувств; она лично дешево не покупается. Напарники? Полный бред! Она действует в одиночку и заботится лишь о собственной шкуре. Так надежнее.
Оставалась единственная проблема: по-прежнему неизвестно, кому же в действительности принадлежит эта самая шкура. Я не знаю собственного имени… И всего, что следует из него: истории, друзей, врагов; у кого можно попросить помощи, а кто вспорет ей брюхо, узнав, что она жива и сбежала с Татуина. В голове у девчонки мелькали лишь подозрения и обрывочная информация. Кто же спрятал меня во дворце Джаббы Хатта? Кто бы он ни был, его следует опасаться. Или их — во множественном числе; неизвестный недоброжелатель мог быть не один. Мало ли в Галактике заговоршиков и злоумышленников? Ведь существовали причины стирать память, выскабливать из головы прошлое, делать из Ниелах танцовщицу и прятать в крепости у могущественного преступника. Наверное, Джабба Хатт знал подробности, но какой в этом прок? Древний склизень погиб и все тайны унес с собой.
В памяти сохранился единственный образ. Не голос, не слова, не какая-то информация, пусть даже осколки. Нет, кто бы ни приказал уничтожить воспоминания, распоряжение выполнили на совесть. Было бы лучше, если бы стерли все, так девчонке было бы легче, потому что единственным приветом из прошлого оказалось воспоминание о лице склонившегося над ней… человека? Теперь-то Ниелах знала, что это был человек, а тогда она видела — нет, не лицо. Маску. Серо-зеленый глухой шлем, потрепанный в давних боях, перечеркнутый темным узким визором и скрывающий живое лицо.
Она видела его потом, во дворце Джаббы Хатта; каждый раз ей становилось страшно, и каждый раз она при этом сердилась. Ниелах чувствовала, что охотнику за головами плевать на свои новые обязанности, хотя Джабба был одним из немногих богатеев Галактики, кто мог позволить себе такого телохранителя. Фетт не столько охранял нанимателя, сколько без зазрения совести занимался собственными делами. Он постоянно куда-то исчезал — то по таинственным поручениям Джаббы, а чаще по собственному почину, — но ухитрялся оказываться в нужное время и нужном месте, когда требовали обстоятельства. Ниелах помнила, как во дворец заявился убезийский охотник и привел с собой пленного вуки. Начался торг, который чуть было не перешел в бойню. Ниелах тогда сбежала из комнаты и подглядывала с галереи, она видела, как Боба Фетт за долю секунды вскинул бластер, готовый стрелять, пока остальные охранники метались по залу в поисках укрытия ненадежнее.
В тот раз никто не умер, Джабба заплатил убезийцу, и тот отключил термический детонатор, который в противном случае сравнял бы дворец с землей. Хотя Ниелах не покидала уверенность, что Боба Фетт придумал бы способ уцелеть. Он всегда выходил сухим из воды, даже если вокруг погибали сотни разумных существ.
И — странное дело! — Ниелах твердо знала, что тоже сохранила бы жизнь. Пусть разверзнутся небеса, на ней не останется и царапины, ее спасут… Боба Фетт, кто ж еще? Иначе зачем он все время присматривал за ней? Зачем, возвращаясь во дворец Джаббы Хатта, первым же делом разыскивал Ниелах, чтобы убедиться, что она все еще тут, жива и здорова?
А оставаться живым и здоровым во дворце Джаббы Хатта было очень непросто, для этого требовались определенные таланты. Хозяин измерял благополучие не количеством драгоценных камней, золота или кредиток, а болью, которую удалось причинить, или смертью. Все остальные следовали его примеру. Джабба платил своим головорезам жалкие гроши (всем, кроме одного, разумеется), раздосадованные подручные вымещали свое разочарование на прислуге.
Ниелах ощупала лицо, погладила кончиками пальцев подживший рубец. Хорошо, что ее никто не назвал беззащитной красавицей и до того, как холодный металл располосовал ей скулу. Садистские наклонности Джаббы Хатта делали внешнюю привлекательность опасным приобретением. Ниелах видела, как смазливых танцовщиц скармливали ранкору, слышала их недолгие крики, когда зверь пожирал свой обед.
Но была же причина, по которой Ниелах укрыли за толстыми стенами дворца! Обрывки сведений и подозрений сплавлялись в уверенность. Это он. Это был Боба Фетт. Ниелах посмотрела в сторону рубки. Между ней и охотником в мандалорском доспехе существовала невидимая и непонятная связь. Существовала еще во дворце Джаббы Хатта. Они не сказали друг другу и слова — о чем могли разговаривать третьесортная угрюмая танцовщица и самый известный в Галактике охотник за головами? И тем не менее Ниелах знала, что Боба Фетт приглядывает за ней. Поэтому с ней ничего не случалось… в смысле, ничего фатального и непоправимого. Жизнь в любом дворце полна неприятностей и всяческих неожиданностей, а уж там, где хозяин — хатт, тем более. Порой девчонка задумывалась, а не предпочтительнее ли быстрый выход из ситуации через логово ранкора? Ниелах понимала, что в этом вопросе у нее не было права голоса. У нее был страж — в своем роде. Молчаливое и пристальное внимание последнего из мандалорских воинов далеко не всегда было направлено на хатта-рабо-тодателя.
Интересно, что бы произошло, вздумай Джабба по-кормитъ мной ранкора? Хороший вопрос, если рассматривать его с точки зрения оплаты. Ниелах мельком подумала, что ответ зависит от того, насколько она действительно важна для охотника за головами. Настолько ли, чтобы Фетт помешал развлечениям старого хатта? Настолько ли, чтобы поднял оружие и, нарушая своеобразный кодекс чести, направил его в заплывшую жиром физиономию Джаббы и мрачным голосом потребовал отпустить Ниелах?
Она даже сейчас не знала наверняка. Боба Фетт разыгрывал сложную партию и пенил игроков не больше, чем фигурки на доске. Ни о каких чувствах речи не было и не могло быть. Фетт однажды вскользь заметил, что ему чужда забота о, жизни прочих разумных существ. Ниелах ему верила. Даже если речь шла о добыче, как охотники называли того, за чью голова назначалась награда, Фетта волновала лишь работа сердца и легких, ибо живой стоит дороже трупа.