…Упомянутый Джон Ньюпорт в те дни не имел никакого иного источника дохода, чтобы поддерживать свое высокое положение, помимо угнетения бедных людей в области, где он сидит, и он не задумываясь разорял несчастный остров; когда он был управляющим острова, он имел только десять марок жалованья, а имел стиль поведения и держал домашнее хозяйство подобно лорду, с такими дорогими винами, какие только можно себе представить, и называл себя кавалером Ньюпортом; а жители области именуют его Ньюпортом-толстосумом и поносят его ежедневно, как только он прибывает туда…{24}
Один из самых бурных потоков насилия не ослабевал из-за дефицита земли, сочетавшегося с невероятной запутанностью норм права на недвижимость. Слаборазвитые аграрные общества всегда глубоко погрязали в сутяжничестве. В позднем средневековье и шестнадцатом столетии люди использовали любой шанс для увеличения своих владений хотя бы на акр. Некоторые семейства лендлордов увязли в разнообразных судебных разбирательствах на долгие годы. Закон о недвижимости был не в состоянии удовлетворить все требования такого алчного общества. В порядке вещей были не только приводящие в уныние промедления и отсрочки — со времен Эдуарда I правовыми нормами вообще не было предусмотрено никаких ограничений исковой давности. На практике срок юридической памяти все еще восходил к 1189 г. Только в 1540 и затем в 1623 г. законодательство ввело некоторые немногочисленные средства судебной защиты для устранения этого недостатка{25}.
Неподтвержденные права собственности всюду стали одной из напастей общественной и экономической жизни. Многие люди, разозлившись на проволочки и противоречивость закона, прибегали к насилию, чтобы «восстановить справедливость». Для оправдания большинства из печально известных нападений на владения Пастонов выдвигался предлог якобы внезапно обнаруженных давних законных прав. Едва ли будет преувеличением сказать, что изъяны обветшавшего закона провоцировали больше беспорядков, чем единичные случаи гражданских войн.
Драматические переломные моменты истории искажают наше видение прошлого. Несмотря на эффектные конфликты, время от времени вспыхивавшие между власть предержащими, отношения в государственной верхушке представляли собой нормальное взаимодействие короля и аристократии. В то время как все авторы, начиная с пятнадцатого столетия и до наших дней, полностью осудили непреклонные амбиции могущественных подданных, видя в них угрозу королю от высокородной знати, «равной ему», как выразился сэр Джон Фортескью (13947-1476), — они слишком часто оставляли без внимания менее интересные (поскольку те были не столь влиятельными) слои общества. Эдуард IV и Генрих VII сочли бы такую интерпретацию истории, согласно которой они подавляли родовитую аристократию и делали основой своего правления средние классы, весьма наивной. Политики не живут в вакууме: тот, кто управляет, должен исходить из существующих реалий. Даже если бы монархи тех дней были в состоянии оперировать понятием «игнорирования знати», суровая действительность никогда не допустила бы таких анахронических иллюзий. В провинции вассалы короля не были надежнее родовитого дворянства. Конторы шерифов долго имели дурную славу средоточия мздоимства. Еще со студенческой скамьи опытные служители Фемиды, как, например, Джеффри Скроуп (Geoffrey Scrope), смотрели на институт мировых судей с мрачными — и обоснованными — сомнениями относительно их потенциальной дееспособности{26}. Общество тех дней было неспособно к организации эффективной бюрократической системы и в ее отсутствие ни одно правительство не могло игнорировать знать. Епископ Расселл (Russell) в черновике своей проповеди в 1483 г. сравнивал аристократию с незыблемыми островами и скалами в бушующем море и добавлял, что, несомненно, «благоразумное управление каждой области предопределено состоянием знати».
В то же самое время английское дворянство едва ли было типичным для Европы того времени. Местничество в Англии проявлялось слабо, т.к. это была маленькая страна, рано объединенная под сильными королями. У нее не было провинций, сопоставимых с теми, которые Шекспир точно сравнил с французскими «почти королевскими герцогствами», где существовали сильные сепаратистские тенденции, которые время от времени были практически независимы от центральной власти. Как в 1497 г. указывал один образованный венецианский посланник, по континентальным меркам высокородное английское дворянство, нуждавшееся в поместьях и обширных юридических полномочиях, представляло собой не что иное, как богатых землевладельцев. Предполагалось (так оно и было), что к ним должны относиться с большим почтением, чем к остальным, начиная с таких мелочей, как выпекание хлеба по воскресеньям, когда они неожиданно прибывали в чужие города (в других случаях это было запрещено законом), возможность декларирования своих доходов под присягой вместо оценки имущества для налогообложения, участие короля и Совета в улаживании их основных ссор вместо предъявления иска в законные суды наравне с другими людьми.