Божественный или богочеловеческий Христос? Чтобы лучше понять два этих подхода, стоит задаться вопросом: что именно боялась потерять каждая сторона в случае победы противников? У тех и других в самом центре веры стояла мысль об Эммануиле, о Боге с нами. И те и другие по-своему опасались такого богословия, которое бы закрывало перед людьми возможность получить доступ к полноте божественного, но у каждой стороны было свое решение этого вопроса. С точки зрения антиохийцев, вера в одну природу, которая делала Христа совершенно божественным, отделяла его от человечества и делала во всем непохожим на человека. Эта вера также приводила к ужасающе абсурдному выводу, что Бог Творец страдает и умирает, то есть, говоря богословским языком, «подвержен страстям». Сторонники же одной природы желали, чтобы ничто не ставило под сомнение характер тесной связи между Богом и человечеством. Эта связь должна быть полным соединением, а не частичным пересечением или случайным союзом. Они боялись, что чужое богословие ослабит образ Христа, сделает его чем-то меньшим, нежели явление Бога в нас. Обе стороны преследовали одну и ту же цель, но двигались к ней по совершенно разным дорогам[23].
Сохранение веры в Христа как человека также не позволяло помещать божественное в некую чуждую нам и невообразимую сверхъестественную сферу. Если Христос был человеком по имени Иисус, значит, он родился в конкретное время в таком-то месте и был евреем. Даже папа Лев, который с большим презрением относился к евреям и иудаизму, утверждал, что Иисус был стойко укоренен в своем еврейском наследии и в мире Ветхого Завета. Родословные, содержащиеся в Евангелиях, – перечень родителей и их потомков, над которым засыпает современный читатель, – однозначно указывают на то, что Иисус был человеком. Халкидон обрекает на неудачу любую попытку оторвать Иисуса от иудаизма.
Халкидон обрекает на неудачу любую попытку оторвать Иисуса от иудаизма
Подобным образом, у каждой стороны был свой подход к Библии. Александрийцы опирались на традицию греческой философии и использовали тексты Писания, чтобы проиллюстрировать свои выводы. Каждое слово и каждая строка Библии становилась аллегорией, передающей духовную истину, которая могла быть никак не связана с подлинными историческими событиями в Палестине I века. Несторий же, в духе Антиохии, читал текст Писания в свете исторических событий, а уже затем размышлял над его значением и истолкованием. Если читать Евангелия таким образом, трудно не увидеть в нем человеческого Христа, человека, который плакал. Халкидонские определения подтверждали, что библейская истина обладает скорее реальной, чем символической природой[24].
Не менее важную роль в этих спорах сыграло стремление сохранить женское лицо божественного. На фоне споров V века неожиданно сделался крайне популярным культ Девы Марии, и одновременно верующие стали утверждать, что она есть Матерь Бога в буквальном смысле слова. Язычники смеялись над этими явлениями, видя в них введение культа новой богини, но они возмутили также и многих христиан. Некоторые считали, что сама идея Матери Божией есть абсурд, – так, Несторий в изумлении спрашивал, действительно ли Бог присутствовал в мире в лице двухмесячного младенца, – другие же отвергали любую попытку поставить под сомнение божественность Христа на любом этапе его земной жизни. По крайней мере в этом вопросе сторонники одной природы целиком и полностью соглашались с ортодоксально-кафолической церковью, так что поклонение Марии получило повсеместное распространение. В почитании Матери Божией особенно выделялись египетские христиане, ее образ стал предметом великой традиции раннего изобразительного искусства, а коптская монофизитская церковь давно славилась своим особым любовным отношением к Марии[25].
Вера в Иисуса как человека также способствовала развитию и распространению христианского изобразительного искусства и тем самым повлияла на западную культуру. Мы с легкостью забываем о том, что эта традиция была чрезвычайно удивительным феноменом. Монотеистические религии нередко крайне подозрительно относятся к произведениям изобразительного искусства – будь то священные образы или изображения людей. Отчасти за этим стоит страх перед идолопоклонством, но эта тенденция также отражает нежелание пытаться изображать священное. Хотя такое отношение к изображениям не универсально – в какие-то исторические моменты благочестивые верующие как из мусульман, так и из иудеев изображали человеческие фигуры, – оно получило широкое распространение. Христианство, несомненно, могло бы пойти тем же путем, и в различные периоды его истории возникали иконоборческие движения, когда верующие уничтожали священные образы. Тем не менее христианское изобразительное искусство выжило и представило нам богатые образы человечности Христа – изображения ребенка и его матери, учителя и распятого страдальца.