Прежде ему вынесли стул и подставку для ноги. На стуле лежала его лютня. Двенадцать струн, край грифа дважды заломлен и помещался по собственной ширине в длину десять с половиной раз. На барабане протертое пятно от ладони, на деке — вензеля и звезды. Та самая лютня, с которой все началось.
Эрик взял инструмент в руки, уселся, долго возился, устраиваясь удобнее, то подгибая одну ногу под себя, то выставляя другую чуть согнутой в колене. Наконец устроился, приобнял лютню и прижал ее к животу.
Гриф вверх. Не так как на гитаре, почти вдоль колен, а несколько драматично задирая левую руку к плечу.
Он был в белой рубашке, с черным, небрежно повязанным на шее бантом. Синяк на его лице сиял как вызов. Я так надеялась, что Ричкина пудра решит дело, но Эрик с радостью послушался совета дедушки и послал пудру к ведьмам. Синяк ему был нужен на сцене для пущего эффекта. А заодно для того, чтобы жечь мне сердце открытым огнем.
Эрик ласково положил пальцы на струны, ослепительно улыбнулся залу и принялся за акт публичной любви.
Вот в кого Эрик был влюблен по-настоящему. Не в меня, не в Ричку, не в какую-нибудь другую девочку. Эрик любил лютню. Как госпожу, как богиню — благолепно, нежно и старательно, не жалея пота и чувств.
Мне казалось, что от его умелой любви лютня поет голосами разных женщин из разных времен и народов, лучших певиц, блудниц и праведниц, цариц и служанок, и голоса их множатся и стекаются в один.
Сначала нежная мелодия стерла с душ слушателей все лишнее, настраивая их на нужный лад. А когда зал был готов, Эрик повел рассказ о том, как немногие спасенные после падения Древнего мира люди, плыли по Великому морю на трех галерах в поисках нового дома.
Скрипели мачты, кричали чайки, палуба полнилась всяким народом.
Тут были и суровые мужчины, и испуганные женщины, были дети, много детей. Взрослые вели себя как взрослые, а дети вели себя как дети — радовались солнцу и птицам, затевали игры, смеялись и ссорились. Они не обращали внимания на голод, на плач матерей и подавленность мужчин. Дети катали по палубе катушку из-под лески, стараясь загнать ее в щель между двух бочек с пресной водой.
Девочка с белыми косичками держала в руке яблоко. Должно быть, на борту галеры яблоко было великой ценностью. Тем более спелое, красное, с одним только желтым боком.
Девочка его не ела, просто держала и разглядывала, не решаясь поделиться драгоценностью с тем, с кем ей очень хотелось поделиться — с черноглазым смуглым мальчиком лет десяти, который так весело и ловко лазал по реям.
Женщина с младенцем на руках сидела на корме, прислонившись к борту, волосы ее были спутаны, щеки впали, она спала от усталости и изнеможения. Какой-то мужчина принес ей в ковше воды, она пригубила, но так и не очнулась.
Тщедушный, черный от загара старик перевязывал сухими пальцами рану на ноге несчастному юноше. Неопытный матрос упал с реи и разодрал бедро крюком.
Людей было много, но большинство их историй остались скрытыми от нас, слушателей, следовало понимать лишь главное — плывущих ожидала неминуемая гибель.
На этой ноте часть закончилась. Наступила недолгая тишина, нарушаемая только нетерпеливыми кашляющими. Хлопать между частями не положено. Это мне объяснили еще днем.
И вот лютня вновь взвилась над парусами. Галеры плыли, люди терпели. Небо темнело.
В следующий части началась буря. Аккорды забили, точно брызги пенных волн, точно крики мужчин и плач женщин.
И поднялся ветер, и начался шторм, и матросы спустили паруса, и пассажиры в ужасе прижались к палубам.
Стихия бесновалась, гремела, шатала легкие посудины, играла ими, а когда наигралась вдоволь, перевернула все три разом, шутя ткнула волной, как надоевшую игрушку. Люди посыпались в воду, как яблоки из коробки.
Лютня зарыдала, прощаясь с тонущими, провожая в Подтемье мужчин, стариков, женщин и детей. Тех, кого еще пожирали и перемалывали в пене хищные волны, и тех, кто уже камнем шел на дно...
Погибель длилась всю вторую часть.
Третья часть произведения оказалась совсем другой. Светлой и пронзительной, музыка поднялась над морем, дала панораму сверху. Прозвучала лучом надежды.
В небе появились эферы. Светловолосые, красиво сложенные мужчины с огромными зелеными крыльями. Они летели сквозь ветер и мглу. Чайки рассказали им о галерах, везущих последних выживших из человеческого рода.
Эферы спасли только детей. Взрослых им было не унести.
Они отбирали у пучины моря будущее новое человечество, и море послушалось их, смирилось.