Джонсон не обладал столь крепким вокальным аппаратом, как бывший скульптор из Болоньи, и не мог с ним тягаться в захватывающей стихийности вокала. Но в отличие от него он до тонкостей знал тайны сценической игры и был способен проникать в потайные душевные глубины своих персонажей. В его исполнении Шенье был действительно вдохновенным поэтом, далеким от суетных земных дел, озаренный неколебимой верой в вечную жизнь художника, которая начинается с его физической смертью.
Анджело Мингетти можно определить как искусного ваятеля звуков. Особенного успеха он добился в партии Рудольфа в «Богеме», созданной словно специально для него, обладателя элегантной фигуры и мастера гримироваться. Каких высот достиг бы этот артист, наделенный удивительнейшим голосом, если бы из-за ошибочных технических навыков, привитых ему преподавателем, не злоупотреблял ключичным дыханием? К сожалению, как легко было предвидеть, после нескольких неудачных выступлений в опере «Огонь» Респиги, поставленной в Римском королевском театре, Анджело Мингетти должен был покинуть сцену. Оперный театр потерял в его лице талант, не поддающийся оценке.
Совершенно иначе сложилась судьба Джонсона, который пел долгие годы и пел хорошо, а затем по единодушному желанию попечительского совета заменил Гатти-Казацца, став директором «Метрополитен», самого крупного театра Соединенных Штатов. Во время второй мировой войны он стоял у кормила этого знаменитого корабля (который существует за счет самоокупаемости и не получает субсидий от государства) и показал себя весьма способным администратором и организатором.
Параллель Джильи — ТальявиниТот, кто находился в Соединенных Штатах в период с 1924 до 1928 год, мог явиться свидетелем забавной и необычной дуэли между двумя тенорами, претендовавшими на реноме покойного Карузо. Реклама так и выплескивалась со страниц объемистых американских газет, реклама, построенная на экстравагантных выдумках, на сообщениях хроники, на сенсационных фотографиях и имевшая целью воскресить то, чего уже не было и что не могло повториться хотя бы потому, что каждое человеческое существо — это новость в истории нашего мира.
Мартинелли претендовал на преемничество, основываясь на своего рода моральном праве, приобретенном в каждодневной работе бок о бок с великим усопшим и на закономерном, хотя и беспочвенном убеждении в том, что он, Мартинелли, унаследовал кое-что от личности и искусства Карузо. Джильи, мысливший более резонно, считал, что скипетр должен перейти к нему (этот скипетр безрезультатно пытались уже присвоить два великолепных испанских тенора-соперника — Константине и Ипполито Ласаро) из-за неоспоримой схожести вокальной фактуры и манеры, особенно явственной в эмиссии центральных нот.
Но в то время как в голосе Карузо низы, середина и верхи образовывали мужественный, как бы металлический монолит, в голосе Джильи они существовали самостоятельно, различаясь и по эмиссии и по колориту, выпячивая ту медоточивость, которая является неповторимой особенностью певца из Реканати. Будучи юношей, Джильи посещал церковную певческую школу, где и выработал тот обеленный звук, тот «укрепленный фальцет», который в один прекрасный день должен был сослужить ему незаменимую службу. Он сам рассказывает, как переодевался в те блаженные дни в женский наряд и пел так, что ни у кого не возникало ни тени сомнений относительно соответствия этого наряда природе его обладателя или, как думала публика, обладательницы. Уже поэтому он не имел права объявлять себя наследником Карузо, который практиковал совершенно иной метод и ставил себе другие художественные цели. Правда, учась в церковной школе, обладатель этого чистого голоса не владел еще «техникой рыдания», которая позднее, когда Джильи достиг творческой зрелости и приобрел известность, становилась порою весьма сомнительным украшением его вокала. (Вокальное рыдание как прием позволяет добиться двух целей. Оно, во-первых, создает у слушателя иллюзию глубины чувства, переживаемого певцом. Во-вторых, оно дает практикующему его артисту возможность более уверенной певческой атаки. Таким образом, физиологически — это акцентированный «ку-де-глот», удар гортанью, в плане же исполнительском — это гиперболизированная форма лирического излияния. Но пение — это не игра в кунштюки, действующие на воображение мещан. Джильи это прекрасно знал и, к чести его, не слишком злоупотреблял поэтому своими вокальными приемами).