— Если бы я когда-нибудь женился, то только бы на вас, Мафа…
Но Левитану не суждено было жениться. Вся жизнь его прошла в увлечениях, в метаниях. Однажды он так запутался в одном романе, героинями которого были мать и дочь, что даже стрелялся. Антон Павлович ездил тогда в имение, где произошли эти события, лечить Левитана и прожил у него около недели. Но Левитана нужно было лечить не столько от раны, сколько от психической подавленности.
Позднее Левитан откровенничал со мной:
— Чегт знает что! Понимаете, Мафа, мать и дочь…
На что я ему ответила:
— Это вы взяли из Мопассана…
Еще об одном увлечении Левитана, которое в какой-то степени нашло отражение в рассказе Антона Павловича «Попрыгунья», много писалось и говорилось. Добавлю лишь, что как ни старался Антон Павлович отмахнулся от «обвинения», но все-таки отношения между художником Рябовским и «попрыгуньей» Дымовой и весь сюжет рассказа во многом напоминают то, что произошло между Левитаном и художницей С. П. Кувшинниковой, хотя, конечно, нельзя ставить знака равенства между Левитаном и Рябовским. Этот рассказ был единственной причиной временного перерыва дружеских отношений между Левитаном и Антоном Павловичем, продолжавшегося около трех лет, до января 1895 года, когда наша общая приятельница Татьяна Львовна Щепкина-Куперник привезла Левитана в Мелихово. Встретились они с Антоном Павловичем тепло и радостно. Левитан, проведя у нас вечер и ночь, рано утром уехал, оставив брату такую записку: «…Я рад несказанно, что вновь здесь у Чеховых. Вернулся опять к тому, что было дорого и что на самом деле и не переставало быть дорогим». Все было забыто, и в нашем доме вновь зазвучал милый голос «крокодила».
Левитан нежно любил Антона Павловича. Когда брат в 1897 году неожиданно для всех заболел, Левитан прислал ему тревожное письмо, предлагал вместе поехать для лечения за границу, спрашивал, не нужно ли денег. «Ах, зачем ты болен, зачем это нужно, тысяча праздных, гнусных людей пользуются великолепным здоровьем! Бессмыслица!» — писал он в этом письме. Причем у самого Левитана дела со здоровьем в это время были неважные. У него было тяжелое сердечное заболевание. Приведу одно из писем Левитана, написанное мне в Мелихово в этот период:
«Хорошая моя Мария Павловна! Я писал как-то Антону Павловичу, но ответа не получил, из чего заключаю, что его нет в деревне. Где он, а главное, как его здоровье? На днях один мой знакомый прочел, что Антон Павлович был в Одессе. Правда это? Проездом куда-нибудь?* Разве ему посоветовали теперь ехать на юг? Голубушка Мафа, напишите обо всем этом.
Это была газетная „утка“. Антон Павлович летом 1897 года в Одессе не был.
Какую дивную вещь написал Антон Павлович — „Мужики“. Это потрясающая вещь. Он достиг в этой вещи поразительно художественной компактности. Я от нее в восторге.
Что вы поделываете, дорогая моя славная девушка? Ужасно хочется вас видеть, да так плох, что просто боюсь переезда к вам, да по такой жаре вдобавок. Я немного поправился за границей, а все-таки слаб ужасно, и провести два часа в вагоне, да потом еще 10 верст по плохой дороге — не под силу. Может быть, похолоднее будет, решусь приехать к вам. Мало работаю — невероятно скоро устаю. Да, израсходовался я вконец, и нечем жить дальше! Должно быть, допел свою песню. Что ваши, здоровы ли? Мой привет им. Искренно преданный вам Левитан».
Два года спустя, в декабре 1899 года, Левитан приезжал к нам в Ялту. Здоровье его тогда было уже настолько плохо, что, гуляя с ним по окружающим нашу дачу холмам, я протягивала ему палку и, идя впереди, тянула его кверху.
Через полгода Левитан скончался в возрасте всего лишь тридцати девяти лет: Антон Павлович искренно горевал о ранней смерти своего друга и все собирался написать о нем статью, да так и не собрался.
Вскоре после смерти Исаака Ильича его брат Адольф Ильич передал мне фотокопию завещательной записки Левитана, в которой тот просил после его смерти сжечь все его письма. А. И. Левитан выполнил волю брата. Вот почему остались неизвестными письма Антона Павловича к И. И. Левитану.
Моя подруга Лика
Провожу я как-то урок в своем классе (я служила тогда в гимназии Ржевской уже не первый год) и слышу в соседней комнате голос новой учительницы:
— Медам, тсш!.. Медам, тсш!..
Фраза «медам, тсш!», которой пользовались для того, чтобы навести тишину в классе, была характерна для тех, кто оканчивал тогдашний институт благородных девиц. Выход из соседнего класса был через мою комнату, и после окончания урока я немного задержалась, чтобы посмотреть на новую учительницу. Вижу, идет совсем молоденькая девушка. Это была наша новая учительница в младших классах — Лидия Стахиевна Мизинова, или Лика, как ее потом звали в нашей семье.