Лишь жертвенное самоубийство бойцов гетто годилось тогдашнему сионистскому стереотипу героизма, повторявшего события двухтысячелетней давности. Во время антиримского восстания 70 г. н.э. группа изгнанных из Иерусалима зелотов ушла на край Иудейской пустыни, в неприступную крепость Масада[4]. По сообщению историка Иосифа Флавия они все покончили с собой, когда поняли, что сопротивления невозможно. Миф, как обычно, оказался сильней фактов. В арамейском и в греческом текстах Флавий не употребляет слова самоубийство, а лишь предание смерти или убийство. Археологи не обнаружили на Масаде массового захоронения, останки двадцати пяти человек, обнаруженных там, израильтяне с честью предали земле по полному военному церемониалу, несмотря на то, что скелеты нашли в типично римских погребениях, в окружении свиных костей.
Доктор Адина Билад–Швингер из госпиталя гетто:
«Каждый имеет право уйти. Покончить с собой или попросить врачей не продлевать мучений и отключить его от аппаратов. Даже, глава юденрата Черняков имел право на самоубийство, когда понял, что вся его деятельность не приносит пользы, служит нацистам, а не спасению евреев. Черняков был порядочным человеком».
Казик Ратейзер не может забыть трагическую судьбу пятнадцати бойцов, оставленных (или забытых) в канализационном туннеле, когда отряд уходил из гетто. Ратейзер думает, что Эдельман или Любеткин приказали их оставить, поскольку не было места в грузовике, вывозившем подпольщиков за пределы горящего гетто. Их намеревались забрать позже. Все они погибли. Существует и другая версия происходившего 9–го мая 1943 г. Группа из 32 уцелевших в боях подпольщиков прошла туннелем и вышла в условленном месте на улице Пруста. Грузовик, который должен был их забрать – опоздал на сутки. Двое из собеседников Групиньской – Эдельман и Ратейзер приняли, каждый на себя, ответственность за приказ уезжать. Позже выяснилось, что пятнадцать бойцов остались в туннеле. За ними послали машину, но спасатели наткнулись на немцев. Погибли все – бойцы и спасатели.
Это одна сторона медали. Существует и вторая сторона. Полный сарказма и иронии, потерявший всякие иллюзии Марек Эйдельман уверен, что у восставших в гетто не было иного выхода, кроме как убить побольше немцев. Эдельман убежден в необходимости борьбы за свободу до конца. Он полон иронии, и даже ненависти ко всякому национализму – польскому и еврейскому. Еще есть третья сторона.
Во всех рассказах встает трагическая фигура легендарного Антека – Ицхака Цукермана, считавшегося в Израиле хранителем традиции восстания в Варшавском гетто. После войны Цукерман написал книгу, ставшей на время культовой, собирал музей в своем киббуце Мордей а–Гетаот[5]. Антек был слишком тесно связан с европейской культурой и не сумел вписаться в израильскую общественную жизнь. В конце концов, он спился и умер в приступе белой горячки в своем киббуце.
Вокруг да около, медленно и осторожно открывает автор тему. Прежде всего, открывает для себя. Речь в книге идет не только о дотошной документации происходившего в Варшавском гетто, но и обо всей истории польско–еврейских отношений, о великом феномене польского еврейства, исчезновение которого многие в современной Польше начали ощущать как польскую национальную трагедию.
Книга не только о восстании в гетто, но еще и ностальгия по богатой, многонациональной польской культуре, которая была, и которой уже нет. Тоска по Европе, куда Польша с большим трудом возвращается теперь. Ностальгия эта – настоящая причина, почему поляки сделали Марека Эдельмана героем культуры своей станы. Об этом Анка Групиньская рассказала в интервью газете «Аарец».
Сам Эдельман считает иначе. В интервью, открывающем книгу, он говорит:
«Интерес к евреям? Фу… евреи же отвратительные! Я не знаю, возможно, есть такой интерес. Но обратите внимание! Эта публика уже не знает евреев. Их уже больше нет».
Анка настаивает, – Но ведь есть интерес к прошлому.»
И Эдельман отвечает:
«Есть, но это экзотика. И такой интерес ни о чем не говорит».
Интерес к «еврейскому» в Польше огромен среди молодых ученых, среди студентов, читателей книг и просто в народе. Факт, что книга Анки Групиньской исчезла с прилавков сразу после выхода. Ивритское издание тоже не залежалось в магазинах.Групиньской нелегко с Эдельманом. Ему неинтересно рассказывать. У него нет сил, он уклоняется. Но среди сухой иронии и убийственного сарказма прорывается страстная любовь к своему народу:
«Земля евреев была между Вислой и Днепром. Ни в Америке, ни во Франции, ни в Англии не смогли создать еврейской культуры. Почему…Что такое народ? Народ – это люди, вместе создающие культуру и прогресс. Не обязательно, чтобы у них была общая идеология или религия. Есть в мире миллионы мусульман, а нет общей мусульманской культуры. У пяти миллионов евреев от Одессы до Варшавы была одна общая культура, даже одинаковые экономические условия. Ничего этого больше нет».
Эдельман полон презрения к коммунистическому режиму Польши, к сионизму, к Государству Израиль.
«Если они продолжат существовать, то там возникнет новый народ, новая культура, у которой нет ничего общего с Европой, с Шагалом, с Ицхок–Лейбуш Перецом[6], со всем еврейством, которое здесь было».
Но в чем смысл еврейства для командира восставших Марека Эдельмана? «Если считать себя европейским евреем, это значит, прежде всего, быть против власти. У еврея всегда есть сочувствие к слабым». Эдельман помнит старые счеты. Он все еще полон ненависти к правым еврейским политическим течениям в гетто и упорно называет «подлецами» и «фашистами» людей из ревизионистского движения «Бейтар», создавших маленькую, независимую организацию Еврейский Военный Союз – ŻZW[7]. Потом вдруг вспоминает лицо, даже имя одного из руководителей – Павел Френкель.
Из ŻZW никто не уцелел, чтобы рассказать о них. Анка Групиньска пишет: «ни один еврейский историк не хотел заниматься бейтаристами в гетто». Это неверно. В 1963 году о них вышла книга «Масада Варшавы». Там рассказывается о встрече руководителей разных групп в подполье. Встреча закончилась хватанием за пистолеты. Бейтаристы предлагали рыть пути отхода из гетто. Их заподозрили в намерении сбежать, когда официальная цель была героически умереть.
Ирония истории заключается в том, что вырытые маленькой группкой ревизионистов туннели в канализационной системе, знаменитый ход на арийскую сторону под Марановськой улицей помог уйти из гетто Казику, Эдельману, Любеткин и десяткам их товарищей из гетто. Почти ничего не известно об ŻZW, кроме имен руководителей – Павел Френкель, Лион Рондаль и Давид Аппельбаум. Их имена найдены в архивах Эммануэля Рингельблюма – историка, члена левой по тем временам сионистской организации Поалей Ци[8].
В большой статье, появившейся 60–летию восстания в варшавском гетто в крупнейшей израильской газете «Едиот ахронот»[9] старый и заслуженный журналист Ноах Клингер опять в 2003 г. повторяет старый миф о том, что восстание совершили сионисты из левых организаций. Ратейзер многократно пробирался по тем канализационным ходам, но ничего не может рассказать о прорывших их людях. Возможно, не знает, а возможно не хочет.
Эдельман же продолжает говорить о правых как о «фашистах», «банде амбалов, контрабандистов и воров». Впрочем, обычные уголовники среди восставших в гетто тоже был. Цвет крииминальной Варшавы попал в гетто вместе с другими евреями.