По этому плану среди бесчисленных островков, островов и островищ, среди извилистых русел рек, речушек и ручьев, среди кустов, травы и осоки надо было найти небольшой клочок земли. В чертеже на южной оконечности островка были помечены пять сосенок, расположенных в виде фигуры, называемой любителями игры в городки «письмом». Кружок возле северного берега острова обозначал большой черный плоский камень под водой, хорошо видный в тихую погоду.
Двадцать Два тщательно сложил чертеж и заботливо упрятал его в особое отделение своего толстого бумажника. Теперь мы уже были твердо убеждены, что едем на верное место. Мы условно назвали островок островом Переживаний, решив этим увековечить взволнованный рассказ нашего друга, которому помешала поехать с нами неожиданная командировка…
Итак, мы проводили эту майскую ночь в привокзальном садике. «Чертовщина», по определению одного из ваших спутников (назовем его Неустойчивым), продолжалась. Как оказалось, и над ним пронеслось темное крыло неудачи: он обнаружил, что забыл дома коробку с блеснами. Неустойчивый с ожесточением покосился в сторону Двадцать Два. Больших трудов стоило успокоить разволновавшегося коллегу. Ему собрали по блесне с «души». Двадцать Два выдал даже две.
Перед рассветом откуда-то взялся дождь, мелкий, частый. Все небо обложило плотными низкими тучами. Мы покорно приняли и это: ведь с нами был Двадцать Два! Наконец мы взяли билеты, стали в очередь у вагона и вошли в свободное крайнее купе. Как только поезд тронулся, выяснилось, что мы попали в служебное помещение. Мы двинулись назад, но обнаружили, что вагон уже набит до отказа. Пришлось стоять. Когда вошел контроль и Двадцать Два вынул свой знаменитый бумажник, вспомнили о плане. Тут горемыка полез в заветное отделение, посучил там пальцами и как-то нехорошо сморщился. Мы поняли: плана нет. Все замолчали. Один Неустойчивый издал зубами звук, очень напоминавший хруст битого стекла.
Река встретила нас неласково. Ничто не предвещало улучшения погоды. Неустойчивый остался тут же на станции, решив обратным поездом возвратиться домой. Но мы трое, не спавшие, измученные, все же пошли к лодкам.
Разумеется, ветер оказался встречным. Мы разделились: Двадцать Два сел в отдельную лодку. При такой волне нечего было и думать добраться до места раньше вечера. Миновав широкое устье Нерли, мы поняли, что дальнейшего пути не осилим. С трудом добрались до небольшого, заросшего лесом острова и оттащили лодки подальше от берега.
Захотелось есть. Попытка разложить костер здесь же, на берегу, окончилась неудачей: кругом было топко, а сверху так и сеял этот истошный дождь. Тогда мы решили уйти подальше в лес, за волнистые песчаные дюны. Двадцать Два отказался сопровождать нас. Накинув плащ-палатку, он решил позавтракать здесь же, в лодке. Пожевав немного, он вынес на берег все лишнее: корзину, бадейку, весла, подтянул еще раз ялик и сел на лавочку, сгорбившись, опираясь на спиннинг. В такой позе Двадцать Два был бы находкой для скульптора, пожелавшего выразить символ безысходной скорби.
Оставив его, мы ушли за дюны и замечательно устроились в затишье, на песке, под густыми кронами сосен. Мы блаженно уснули под шум и свист «погоды».
Пробуждение не порадовало нас. Еще издали было слышно, как ревет взбушевавшаяся Волга.
— Какая сегодня ловля! — уныло протянули мы.
Нашего спутника поблизости не оказалось. Тогда мы решили пойти проверить лодки. Взобравшись на песчаный пригорок, вдалеке увидели темнеющий нос нашего ялика.
Однако, подойдя к берегу, мы не обнаружили второй лодки.
А уже начинало заметно темнеть. С запада шла очередная низкая туча. Ветер продолжал свирепствовать.
Наверное, отвел ялик куда-нибудь от ветра, решили мы. Не будет же он сидеть все время здесь, в этой «трубе»!
И вдруг мы увидели то, от чего дрожь пронизала каждого из нас: на траве лежали весла, корзина, бадейка… Все стало ясно: значит, лодку унесло ветром, а в ней и нашего злополучного спутника.
Мы стали совещаться: ехать искать его сейчас, в бурю, в темень, в неизвестном направлении, было бесцельно. Мы начали кричать. Никто не отзывался. Даже бакенщики в такой шторм не выезжали зажигать фонари.
Мы провели еще одну тяжелую бессонную ночь. Ветер усилился, однако стал дуть уже порывами. Это было первым хорошим признаком изменения погоды. В полночь ветер вдруг сменил направление, перешел на южный и сразу стих. Не прочертилась полоска зари, как мы уже вглядывались в еще сонное зеркало Волги.
На отшибе горы стояла могучая кривая сосна, уходившая цепкими толстыми корнями в поросший мохом бугор. Ее вершина была высшей точкой на нашем острове. Обдирая ладони о кору, мы залезли на дереве.