Всякий раз, когда я читала о таких поездах в блогах, в них рассказывалось об удобных купе и продавцах, разносивших еду до места, и все обычно сопровождались красивыми фотографиями с подвязанными по бокам шторами, розовыми пластиковыми цветами и лысыми мужчинами среднего возраста с пивом в руках. Судя по всему, никому из этих блогеров не довелось покататься на таком вот мусорном контейнере на колесах, и я была потрясена и крайне взволнована от перспективы доехать из пункта А в пункт Б в этих условиях. Это была настоящая проверка нашего боевого духа, во время которой предстояло узнать, чего мы на самом деле стоим и как долго сможем прожить, не заразившись столбняком. Я оставила рюкзак рядом со своей полкой и села к окну, в этот момент вагон начало сильно трясти, и мы было подумали, что поезд тронулся, как вдруг выяснилось, что тряску вызвали бешеные скачки четырех братьев и сестер, в возрасте до шести лет, одетых в спортивную одежду и при этом босых, которые носились туда-обратно по всему коридору. Нашими соседями по купе стала пара из Дании, они сидели на своих полках и читали, все наши попытки завести разговор их только раздражали, и в конечном итоге они оба отвернулись к стене, скрываясь от нашей назойливости.
Когда поезд покидал вокзал под аккомпанемент теплого тропического дождика, из динамиков над нами раздались душераздирающие звуки песни, судя по всему, исполняемой женщиной в сильных мучениях, и больше всего эта песня напоминала звуковое оружие, которое должно было лишить нас воли к жизни и всех имеющихся стремлений. Красные огни города размывались в струях дождя, щедро поливающего окна. В первый час поезд двигался параллельно шоссе, от которого нас отделял всего лишь деревянный забор, за которым можно было заметить пары на скутерах и грузовики, которые пролетали мимо нас в противоположном направлении. Какое-то время мы ехали ноздря в ноздрю с водителями грузовиков, привычно зажимающих сигареты в углу рта, краем глаза заглядывающих к пассажирам в купе, но затем поезд сменил траекторию и теперь двигался в глубь города. Видимо, изначально смирившись с ужасным состоянием купе, тот, кто отвечал здесь за мягкую мебель, решил украсить его парой абсолютно неподходящих к обстановке золотых штор в надежде, что они отвлекут пассажиров от всего остального. Удерживая их на весу, я сидела у окна, наблюдая за тем, как поезд с шумом проносился в темноте мимо разрушенных домов, освещаемых керосиновыми лампами (перед ними неизменно были растянуты веревки, на которых сушились детские вещи). Ночные поезда предлагали особый вид вуайеризма, и я сидела в темноте, пока остальные спали, шпионя за городскими семьями, которые постепенно готовились ко сну: мужчины намывают посуду, женщины достают шпильки из волос. Но уже вскоре двери магазинов закрылись, лампы погасли, и мой взгляд не улавливал уже ничего, кроме кромешной темноты. Когда город пропал из виду, я опустила штору и забралась на свою полку. Поезд с грохотом продолжал свой путь сквозь тьму.
С верхней полки послышался стон, за которым последовал звук взбивания подушки. Датчане явно не получали удовольствия от поездки. Из динамиков, которые были прямо над нашей дверью, полились звуки мандолины, а вместе с ними и голос той же самой женщины, которая все еще была в трауре или испытывала сильную боль – или и то и другое одновременно. Должен был вот-вот наступить рассвет, и это отнюдь не способствовало спокойному сну. Вьетнамские братья и сестры уже начали свои утренние игрища, бегая по коридору. Нравилось мне это или нет, но я вынуждена была признать, что день уже начался, и я сбросила с себя одеяло. Открыв дверь купе, первым, что я увидела, были красные глаза отца бегающих детей, который стоял у окна и курил. Я сочувствующе ему кивнула и поняла, что то, что я испытала единожды, для него было повседневностью. Он кивнул в ответ с выражением на лице, которое было отчасти извиняющимся, отчасти полным зависти, отчасти выдающим желание покончить жизнь самоубийством, за это время его дети пробегали по коридору уже в третий раз, самый маленький из них – весь мокрый, видимо, ему удалось добраться до разлившейся вчера воды из той прорванной трубы.