Сидя в кафе в Милане, я изучала список поездов, на которых нам довелось проехаться. Стоило мне наклониться к блокноту, чтобы что-то написать, меня тут же отвлекал шум проносившихся мимо мопедов, смех проходящих по брусчатке девушек с ногами буквально от ушей, в босоножках и сарафанах, и создавалось ощущение, что мы попали в рекламный ролик «Диор».
– Это я должен на них заглядываться, а не ты, – сказал Джем, прижимая кружку пива к щеке.
– Ничего не могу с собой поделать: итальянские кафе созданы для того, чтобы заглядываться. Все пьют, а ты сидишь за столиком снаружи, спиной к ресторану, и не остается ничего другого, кроме как смотреть на симпатичных девушек в красивых платьях. И все же не думай, что очки-хамелеоны кого-то обманывают и могут скрыть твой к ним интерес. Я вижу, как ты на них смотришь.
Джем выглядел расстроенным:
– Не шути над моими очками.
– Ты знаешь, мы уже прокатились на 15 поездах.
– По ощущениям, их было гораздо больше, – сказал Джем, предлагая мне кусочек дыни, обернутый в сладкую пармскую ветчину.
– Я подозреваю, что мы потратили большую часть семимесячного бюджета на бронирования и комиссии, – сказала я, наблюдая за тем, как владелец ресторана целует двух завсегдатаев в щеки. Итальянское агентство в Риме отказалось менять нам билеты, забронированные двумя днями ранее в испанском агентстве в Валенсии. При этом и те и другие утверждали, что ответственна за отмену ненужных нам билетов вторая сторона, а возмещение можно получить только по почте и при уплате комиссии. Мне велели встать в одну очередь, затем в другую – где можно было получить возмещение за купленные заранее билеты, и тут я сдалась – на что, очевидно, и рассчитывали оба агентства. Я поняла, что пришло время уезжать из Европы, пока мы еще не потеряли желание жить.
– Не забудь, что нам нужно забрать вещи из прачечной, – напомнил мне Джем, когда мы шли после ланча обратно к отелю.
Ландромат[4] радостно издал сигнал окончания стирки как раз в то время, когда мы пришли забирать свои вещи. В прачечной стоял сильный запах стирального порошка, из-за работающих сушилок температура внутри была очень высокой, и я почти моментально вспотела. Виттория, работница прачечной, стояла с утюгом в руках. Когда мы подошли, она помахала нам и, надев очки и взглянув в свои записи, она выдала нам упакованные в пластиковый пакет вещи. Виттория не знала ни слова по-английски, а мы и не говорили по-английски, однако комбинация жестов и веры в себя помогла нам объяснить, что все вещи можно постирать в одной стиральной машине, и, судя по виду вещей, она это уяснила и сделала все так, как надо. Осматривая одежду, я ждала, пока она посчитает общую стоимость на калькуляторе. Джем стоял рядом, руки в карманах, и, когда Виттория развернула к нам калькулятор и сняла очки, теперь висевшие на цепочке в районе груди, передал мне купюру в 20 евро. На табло калькулятора была сумма в 109 евро. По моей коже побежали мурашки ужаса, а кончики ушей начали гореть. Глядя на Витторию и не в состоянии произнести ни слова, я застыла в недоумении. Она посмотрела на подсчеты и рассмеялась, качая головой. Я вздохнула с облегчением, повернулась к Джему и одними губами произнесла: «Она просто забыла про запятую».
Вот только она не забыла.
Виттория забыла добавить 9 евро за пару трико, и общий счет теперь был равен 118 евро.
В панике я обратилась к Джему:
– Она хочет получить 118 евро за наши вещи.
– Быть такого не может.
– Я не собираюсь платить такую сумму за стирку кучки вещей в дурацкой стиральной машине.
Виттория показала листок, на котором был список наших вещей: 8 футболок, две пары джинсов, три хлопковых платья, четыре пары носков, стопка нижнего белья и кардиган, на котором теперь не хватало одной пуговицы, – напротив каждой позиции стояли цены, при этом сам лист бумаги принадлежал расположенному неподалеку пятизвездочному отелю. Я сделала отрицающий жест пальцем и покачала головой: «Нет, не платим».