«ФУТБОЛ» — «ХОККЕЮ»: ДАЙ МЕДАЛЬ ПОНОСИТЬ.
Рисунок А. ЕЛИСЕЕВА и М. СКОБЕЛЕВА
Ю. ТРИФОНОВ
ПРИЗНАНИЕ В ЛЮБВИ
Я часто задумываюсь: имеет ли моя любовь к футболу какую-то цель? И не только моя, а любовь к футболу Лени, Алеши, Сидора и еще ста тысяч других поклонников кожаного мяча. В чем корень нашего увлечения? Я, например, никогда не играл в футбол. Один раз в жизни в пионерском лагере меня силой заставили играть левого защитника, но, так как я был не очень подвижен и редко попадал по мячу, меня заменили в начале первого тайма. И точно так же не играли в футбол ни Леня, ни Алеша, ни Сидор, ни Иван, никто из десятков тысяч других поклонников кожаного мяча. Они играли примерно так же, как и я, в пионерлагере. И даже еще хуже.
В чем же дело? Почему мы так любим смотреть с высоты двадцатого ряда на беготню маленьких проворных человечков по зеленому полю? Ей-богу, это загадочное дело. Можно год ломать себе голову — и ничего не придумаешь. У нас ведь нет футбольного тотализатора, мы не заинтересованы в выигрыше так, как заинтересованы посетители ипподрома, — наша любовь чиста и бескорыстна. Иногда я думаю: «Ну хорошо, выиграет «Спартак» — ну и что дальше? Мне-то что с того? Может, у меня перестанут болеть зубы? Или прибавится страница в ненаписанном романе? Или, может, уменьшатся мои долги?»
«Спартак» выигрывает, я счастлив, но зубы болят по-прежнему. И роман — ни с места. Я бы назвал нашу любовь к футболу платонической, от которой, как известно, нет никаких выгод.
Среди болельщиков существует легенда, что какой-то человек умер на стадионе во время игры. Говорят, он был сердечник и очень переживал за свою любимую команду, чуть ли не за «Спартак». И вот от волнения, наблюдая, как вратарь вынимает очередной мяч из сетки ворот, он умер. Конечно, он все же переборщил. Умирать на стадионе, где все кругом кипит здоровьем, бодростью, где играет музыка, едят мороженое, как-то ни к чему.
Впрочем, болельщики и соврут — недорого возьмут. Но что-то похожее было. Он, может быть, не до конца умер, а получил только первый инфаркт и свалился без сознания. Может, ему голову напекло. Или, возможно, попался сосед, динамовский болельщик, который всю игру раздражал его своими ехидными и остроумными замечаниями.
Но факт серьезный. Он говорит о том, что мы, болельщики, действительно «болеем» и можем умереть при случае, и с этим надо считаться. Если подойти к вопросу с научной точки зрения, то можно такого наговорить: и насчет психологии масс, и насчет самой сути игры, философии игры, что ли, и так далее.
Но не надо говорить о футболе научно. Невыносимо читать футбольные статьи и отчеты, написанные примерно в таком стиле: Кривая попадаемости во втором тайме резко регрессировала за счет турбулентности действий квинтета нападающих, наступательный потенциал которых…» Я понимаю, что некоторым футбольным специалистам не терпится обнаружить свою широкую образованность, но нам-то, читателям, каково?
И потом, не надо думать, что в футболе все можно понять и научно объяснить. В футболе есть вещи необъяснимые, так же как и в нашей любви к нему. Французы говорят: «Я люблю потому, что люблю».
К этой же области желания все до конца понять и научно объяснить относится мучительный спор насчет того, в чем красота футбола. Одни считают, что красота — в количестве забитых мячей, другие видят ее в изящной, композиционной борьбе, третьи простодушно признавались, что для них красота — в победе, пусть даже в один мяч, забитый с сомнительного пенальти.
Можно бесконечно продолжать этот спор. Правы все, и не прав никто.
Красота футбола вот в чем: в ясном голубом небе раннего лета, когда сочно и опьяняюще пахнет свежая зелень, и трава промыта недавним дождем, и скамейки еще не совсем просохли, и мы подстилаем газеты и садимся, и футболисты с белыми, еще не загорелыми ногами, в ярких футболках первые минуты поскальзываются на сырой траве, но потом все налаживается, игра идет ни шатко ни валко, по-весеннему, кто-то забивает случайный гол, и зрители шумят и аплодируют, взлетает вверх голубь, кто-то свистит, и вратарь в кепке с большим козырьком лениво разбегается, бьет по мячу, и гулкий кожаный стук разносится далеко и четко.
И в сером дождливом небе тоже есть красота, когда мы сидим, накрывшись втроем одним плащом, и мокрые зонты отливают свинцово, и так же свинцово блестят лужи на поле, и футболисты грязны с головы до ног, и вид у них отчаянный и ожесточенный, и, когда они выходят во втором тайме, на них те же грязные, мокрые насквозь футболки, потому что у них не было времени переодеваться — весь перерыв они спорили и винили друг друга и не было охоты.
И в июльском палящем жарком небе тоже есть красота, когда солнце сверкнет на трубах оркестра, и звуки гимна, рваные от ветра, разносятся над стадионом, и тысячи людей встают одновременно, и сердце сжимается от радостного нетерпения…
«Снова весна», — говорит художник, глядя на обнаженную землю с рыжей и влажной прошлогодней листвой.
«И снова любовь», — говорит девушка, которой надо готовиться к экзамену по теории права.
«И снова футбол», — говорит человек, купивший зонтик в магазине, и радуется неизвестно чему.
ИГРА КОМАНД ПО СИСТЕМЕ 1-4-2-3 ПРОШЛА В ДРУЖЕСТВЕННОЙ И СЕРДЕЧНОЙ ОБСТАНОВКЕ.
Рисунок КУКРЫНИКСОВ
Юрий ОЛЕША
НИ ДНЯ БЕЗ СТРОЧКИ
Могу сказать, что видел зарю футбола. Мы, гимназисты, шли по Французскому бульвару и сворачивали в переулок, где виднелась воздвигнутая с целью рекламы гигантская бутылка шампанского… Пусть не подумает читатель, что путь этот проходил среди урбанистических красот, — так может подумать читатель в связи с названием бульвара и этой рекламной бутылкой; нет, наоборот, Французский бульвар — это скорее в пригороде Одессы, гигантская же бутылка стояла за серым забором, среди лопухов, бурьяна и рекламировала не самую продажу шампанского, а просто указывала, что поблизости его склад.
А может быть, ре привез торговец шампанским из Франции и потом просто не знал, куда ее поставить… Поставили в переулке — о, даже просто в проезде, пыльном, узком, между заборами, но, как кажется мне, все же прелестном, поэтическом, поскольку это было на берегу моря, и по сторонам переулка, на высоте его, можно было увидеть и вырезной балкон, и откуда-то свисающую розу.
Пыль, солнце склоняется к западу, воскресенье… В середине переулка толпа, давка. Там широкие деревянные ворота, которые вот-вот вдавятся внутрь, лопнут под натиском желающих проникнуть на… на стадион? Нет, тогда еще не употреблялось это слово. Просто — на матч!
Посредине поля стояла полуразвалившаяся стена, я шел вдоль нее среди бурьяна, чертополоха… Стена метров в тридцать длиной, так что я успевал побывать в тени, в которой так полно, такими чашами розовели чертополохи. Где-то на высоте в стене были дыры в тех местах, где до разрушения были окна. Эти дыры в некоторых случаях были огромными, сливавшимися с небом, иногда наоборот, они заросли чем-то шатающимся под ветром… Я редко смотрел наверх, поскольку рядом со мной вились ленты разговора о футболе, о футболистах.
Мы шли на поле Спортинг-клуба, чтобы посмотреть на очередной матч.
— А кто беки? — слышал я рядом.