«Может, они ищут не меня», – думаю я.
Ага, и может быть, если бы у Зебова дядюшки Морта была голощелка и так далее.
Заметив меня в зеркале, Кригер предпринимает попытку небрежно выбраться из машины, что сделать трудновато, когда твой партнер припарковался аккурат у гидранта. Кригер успевает порядком побить дверную панель, прежде чем соображает, что заперт.
Если б мне хотелось перекинуться с этими ребятами словцом-другим, это стало бы прекрасной отправной точкой, но после утреннего обмена любезностями я чувствую себя малость пообтрепавшимся, да плюс в нагрудном кармане у меня лежит конверт с крупными номиналами, каковые почти наверняка приобретены не по легальным каналам. В свете этих соображений я решаю играть с этими отморозками в открытую, какую бы пургу они ни несли.
Фортц выскальзывает с водительской стороны, но держит дистанцию. Наверное, словечко о том, что я умею недурно вырубать, уже разлетелось.
– Утро, – бурчит Фортц, пряча свою тушу за дверцей. – Или уже день?
– Послезавтрак, – отвечаю я, весь из себя культурный.
– Ничего так, – констатирует Фортц, распахивая бумажник, чтобы я вволю налюбовался его удостоверением. – Я детектив Фортц, а этот болван, пытающийся выбраться из машины, – детектив Кригер, – говорит он, запустив большой палец под ремень и держа одну руку поближе к кобуре. – А вы Макэвой, правильно?
Особого смысла отрицать нет.
– Это буду я, полицейский детектив Фортц. Чем могу служить?
Фортц – ходячее доказательство того, что эволюция идет в обоих направлениях. У него вышеупомянутый вид головы в шлеме, причем скальп у него сияет, будто отполированный шар для боулинга. Насколько могу видеть, у него нет ни волоска, а этим чертам место на куда более мелком личике. Будто голова у него продолжала расти, а вот глаза, нос и рот решили на это забить лет в пятнадцать. Когда он молчит, язык у него чуточку высовывается, а другая моя придверная гипотеза гласит, что высовыватели языков склонны к рукоприкладству. Когда-нибудь я запишу все эти самородки для будущих поколений придверных и привратных. Может, приобрету статус гуру и попаду на «Доктор Фил»[20]. Мне бы это понравилось – сидеть в кресле напротив Фила, как раз достаточно близко, чтобы вмазать этому самодовольному мудозвону по харе. Наверное, я не стал бы и пытаться, но мечты делают жизнь сносной.
Заменив бумажник на телефон, Фортц смотрит на экран, чтобы продемонстрировать мне, как он всем нужен.
– Вас хочет видеть лейтенант Дикон, – сообщает он. – Это важно.
– Вы теперь в кавалерии на посылках?
Фортц ухмыляется:
– Просто малек помогаем. Мы ведь одна команда.
Я велю себе не паниковать. Ронни добродетельней Робокопа, а я сегодня еще ничего плохого не делал.
– Скажите ей, что я позже буду в клубе, пусть зайдет.
– Не, – возражает Фортц. – Она отправила нас подвезти вас, ясно?
В моем воображении конверт сияет сквозь ткань моего пиджака.
– Какого рода это приглашение? – спрашиваю я, будто бывают такие приглашения по-хорошему.
– Думаю, это навроде дегустации пончиков, – заявляет Фортц, и его мелкие черты трясутся от радости, будто остатки желе на дне миски. – Ну, заберетесь вы на заднее сиденье или мне пора задуматься почему?
Кригер прекратил попытки выбраться из машины, и по его плечам видно, что он дуется.
– Ладно, забираюсь. Только скажите своему партнеру, чтобы не стрелял в меня. Это не я запер его в машине.
Фортц закатывает глаза, говорящие о капризных отношениях с партнером, подпорченных годами перебранок в наружном наблюдении из-за кофе не того сорта.
– Вот думаю, не пристрелить ли мне его самому, а повесить на вас. Как оно вам?
Он усаживает меня на заднее сиденье, все еще подхихикивая.
Отморозки. Клоуны все до последнего. Я где-то читал, что «фараоны» вырабатывают макабрическое и неуместное чувство юмора, только чтобы выжить на такой работе, но мне кажется, что по большей части эта склонность таится где-то у поверхности, только и дожидаясь случая выскочить на белый свет. Как тролль в темном колодце.
Кригер не тешит взор даже сзади. У него на затылке торчат этакие причудливые колтунчики, будто сальные сталактиты, а воротничок впивается в жирную шею, что диковинно, потому что остальные части тела у него тощие, как спички.