Вопрос: И вы можете их воспринимать?
Ответ: А способна ли электронная машина воспринять информацию по объему на порядок превосходящую ее память? А на миллион порядков?
Вопрос: Но ведь вы же об этом говорите, значит, имеете какое-то представление. Откуда?
Ответ: Мне кажется, я случайно включившийся на эту волну приемник… То, что я знаю, я знаю интуитивно. И потом, это так утомляет — вслушиваться в неразличимые голоса. Слушаешь, слушаешь, кажется, вот-вот что-то уловишь… и — ничего!
Вопрос: Расскажите о себе.
Ответ: Я — Трофимов Сергей Павлович, учитель русского языка и литературы, 39 лет, русский. Бывший учитель, конечно. Вопрос: Почему бывший?
Ответ: Я слушаю голоса. Иногда по часу, по два. В самое разное время суток. Словно включаюсь, неожиданно для себя и непреодолимо. Говорят, я теряю сознание — неправда, я просто пытаюсь понять что-то далеко запредельное для моего мозга.
Вопрос: Но если вы сознаете, что это запредельно и непостижимо, почему же не пробуете бороться, не слушать? Не пытаетесь очнуться?
Ответ: Раньше я умел понимать эти голоса.
Вопрос: Раньше — это когда?
Ответ: Вы не поверите. Да я и не могу точно рассказать. Раньше — очень-очень давно. Может быть, в древнем Египте, может быть, еще раньше или позже. Иногда в подземелье какого-то замка, иногда на пиру в дымном низком зале… не помню. Так бывает у всех: увидите что-то и поймете — уже было. Но никто не может вспомнить — когда!
Вопрос: Сейчас много говорят и пишут о связи человека с космосом, о подпитывании его межзвездной энергией, о едином биополе…
Ответ: Нет, нет нет! Это не то, это совсем другой уровень отношений.
Вопрос: Какой?
Ответ: Запрещено. Мне никто ничего не говорил, я ничего не знаю, кроме того, что знать — запрещено. Но я думаю и догадываюсь.
Примечание на полях.
Трофимов — высокий, мускулистый. Лицо классического русского богатыря — круглое, румяное, голубые глаза, светлые кудри. Немного курнос. На последних словах вскидывает голову, и голос звучит гордой медью. Похоже всерьез считает, что совершает подвиг. Он же периодически впадает в гипокинетическое состояние, вплоть до вялого ступора (на внешние раздражители, не реагирует, выражение лица растерянно-виноватое). К профессиональной деятельности непригоден — несколько раз приходил в психопатическое состояние вовремя уроков. Диагноз очевиден — параноидная форма шизофрении, осложненная кататоннческнм синдромом… (далее по-латыни).
Вместе с тем, клиническая картина не четка. Бред поразительно логичен. Взгляд разумен и тверд. Реакции в промежутках между приступами — нормальны. Интеллект достаточно высок (коэффициент — более 150). Нота бене: несколько раз наблюдал проявления явно необычных способностей. Так, все попытки вывести Трофимова из ступора инъекциями сильнодействующих средств окончились ничем. В момент укола игла шприца оказывалась изогнутой. В столовой наблюдал лично, как миска с нелюбимым им хеком, упорно придвигаемая соседом, каждый раз оказывалась на середине стола. При этом сам Трофимов ел суп и миски не касался. Движения ее от Трофимова к середине стола я тоже отметить не смог — она словно переносилась мгновенно. Хорошо бы заснять на пленку с большой скоростью и прокрутить замедленно. На вопросы об иглах и миске отвечает искренним недоумением. Еще одно наблюдение. В палате случаются драки. По сообщениям многих наблюдавших и санитаров ночных смен, Трофимов ни разу в них не участвовал. Это объяснимо. Гораздо труднее объяснить другое — на него ни разу никто не нападал, хотя вспышки немотивированной агрессии обычно распространяются безадресно. В высшей степени любопытный пациент.
Вопрос: Вы сказали: «думаю и догадываюсь». О чем?
Ответ: Вы хотите, чтобы я еще раз подтвердил свою ненормальность? Но вы-то нормальный и должны понимать, что это запрещено!
Вопрос: Запрещено кем?
Ответ: Запрещено вообще. Просто запрещено и все. Изначально, в принципе. Само собой. Как хотите — на выбор или все вместе.
3
Заснул Трофимов почти мгновенно. Он еще подумал о том, что спать на этой гнусной лежанке, застланной вонючим тряпьем, — мерзко, и уже спал. Вопросы, которые Трофимов должен был задать себе наяву, он задал во сне. Точнее, школьный учитель С. П. Трофимов спросил Трофимова же, но уже не учителя и не Сергея Павловича, и даже не Трофимова вовсе, а что-то, условно определяемое как «Трофимов». Это что-то, постоянно меняющее зыбкие, струящиеся облики, то слегка угадывалось, то явно проступало, перетекало из одной личины в другую и связывалось воедино только сочетанием букв: «Т-р-о-ф-и-м-о-в». Но Сергея Павловича это не смущало, он-то знал, к кому и зачем обращается.
Вопросов было немного. Трофимов ясно видел листок бумаги в клеточку, на котором они были написаны на манер вопросов к школьному сочинению:
«1. Чей был Зов?
2. Куда?
3. Почему я догадался, что это Зов?
4. Как я узнал, что мозаичный рисунок на полу — пентаграмма, если до этого ее никогда не видел?
5. В какую черту слились линии моей судьбы?»
Из всех вопросов, прочитанных Трофимовым размеренно, как для диктанта, Трофимов-другой ответил только на последний, да и то косвенно. Он вытянул перед собой руку и плавно провел ею справа налево. Сергей Павлович, зачарованный, смотрел за тем, как проплывающая перед ним рука была то короткопалой мощной дланью воина; то холеной нежной женской ручкой; то нервной, украшенной бриллиантами рукой богача; то с искривленными и покрытыми мозолями пальцами. Захваченный этим, он не сразу заметил, что за рукой остается светящаяся черта. Когда Трофимов-второй опустил руку, черта повисла в воздухе слегка подрагивая и постепенно как бы накаляясь — от зеленоватого свечения до ослепительно белого. Подрагивания переходили в корчи, линию изгибало, переламывало в разных местах, пока перед Трофимовым не повисла, слегка покачиваясь и рассыпая бесчисленные искры, перевернутая изогнутыми концами по солнцу свастика. Первую мелькнувшую мысль Трофимов не поймал, но вторую додумал до конца. Он вспомнил, что свастика с повернутыми по солнцу концами — знак добра у древних зороастрнйцев, и уже спокойно наблюдал, как она разворачивается в стрелу, указывающую направо. И это не было стрелой Аримана, именуемого иначе Андора-Маныо. Стрела медленно растаяла, и вместе с ней растаял и исчез Трофимов-второй.
Остаток ночи сны были обычными, снившимися Сергею Павловичу уже не первый год. Его опять тащили на костер в нелепой хламиде и колпаке, расшитом языками пламени, за ним гонялись пустые рыцарские латы, из которых валил дым, бородатый детина в одежде из плохо выделанных шкур и в рогатом шлеме, заносил над ним огромный двуручный меч. Короче, все привычное, обыденное и даже отчасти скучное.
После каждого эпизода Трофимов слегка просыпался, морщился и засыпал снова. Ветер сотрясал избушку, врывался в щели и выл.
В одно из просыпаний Трофимов помянул недобрым словом особенно сильный порыв, хлестнувший холодом по лицу, и пожелал ему провалиться. По странному совпадению именно в этот момент циклон над Западной Сибирью начал смещаться, что повлекло за собой массу разнообразных последствий. Применительно же к Трофимову это обернулось тем, что ветер, сотрясающий город, изменил свое направление, правда, незначительно, всего на несколько градусов. Но между осью его движения и домиком, где спал Трофимов, теперь стеной встала чудом сохранившаяся роща столетних дубов — вторгшийся в «Шанхай» язык больничного парка. Роща приняла ветер на себя, и в домике сразу стало теплей и тише. Может быть поэтому Трофимову приснилась Катя, тайну странного и трагического знакомства с которой он так и не разгадал. Может быть, уже тогда начинался бред?..