Ко времени визита в братство мне удалось усовершенствовать свой английский. Что было чрезвычайно приятно. Незадолго до конца семестра Кис Шеффер, немного подросткового вида парень, но уже зрелый мыслитель — я говорю это без оттенка иронии,— признался:
— Вначале странно было, профессор. Говорите вы по-английски, и слова вроде знакомые, а все вместе не понятно.
Не в первый раз слышал я такую оценку моих лингвистических способностей. Много лет тому назад возвращался я на родину из Алжира, где проработал два года переводчиком и, как мне казалось, в совершенстве овладел местным — более чем сложным диалектом. И вот утром, сидя в приморском кафе, вздумалось заказать мне булочку с кофе, о чем я немедленно уведомил официанта. Гарсон, с напряженным удивлением склонив голову, произнес:
— Мсье не мог бы повторить свою просьбу по-французски? У мсье такой египетский акцент, что мсье совершенно нельзя понять.
В самом деле мсье до того провел в Египте несколько месяцев, но ведь не лет же, черт возьми!
Бедные, бедные мои колгейтские студенты...
Ребята изо всех сил пытались понять, что я им говорил, тем более что, помимо языка, приходилось вникать еще и в содержание того, что говорилось. Достались мне две группы старшекурсников. Кроме основных тем лекций и семинаров, я по мере сил попытался рассказать о национальном вопросе внутри СССР. Тогда еще был СССР...
Свобода, внешняя раскованность — доминирующие черты характера граждан США. Иногда это слишком непривычно. Ноги на столе — явление далеко не повсеместное, но если кто-то сочтет возможным поступить именно так, то, как говорится, общественность его не осудит. Сказать, что американский студент одет небрежно, это ничего не сказать. Драные, именно драные, а не рваные штаны естественным образом монтируются со стоптанными кроссовками, ботинками на босу ногу, всевозможными майками и свитерами, одетыми зачастую столь замысловато, что их обладатель похож на растерзанный капустный кочан. Не блещет изысканностью в одежде и слабый пол.
И при всем при том, разгуливая по университету в одеянии, один вид которого вызвал бы поголовный нервный срыв на военной кафедре МГУ, местная публика весьма дисциплинированна. Хорошо посещает занятия, склонна выжать максимум из преподавателя, а при возможности стремится и себя показать. Дисциплина ума сочетается с полной внешней раскованностью. Отсутствие внешней отутюженности необходимо, видимо, для раскрепощения интеллекта.
При всей этой живописной небрежности ребята не выглядят неряхами. Нет в них этакой разболтанности. Быть может, это от того, что практически все они занимаются спортом — играют в американский футбол, регби, теннис, бейсбол, плавают и обязательно бегают. Бегущие студенты — типичный пейзаж вечернего Хамильтона — и летом, и осенью, и зимой.
Такие вот мальчуганы дождливым противным днем выиграли у футболистов прославленного Корнелла. Играли в американский футбол (я вообще поначалу решил, что это регби) на первенство университетов.
Не стану утомлять читателя описанием этого спортивно-массового мероприятия. Скажу только, что оно было веселым, азартным и каким-то бесшабашным. Отдыхать так отдыхать. Понаехало родителей, пришел кое-кто из преподавателей. Выступали самодеятельные оркестры, дети скакали по трибунам. Шел омерзительный дождь. Наши выиграли. «Мы их побили!» — гласила надпись на одном из студенческих общежитий. Довольная мамаша натянула на себя похожую на хоккейный доспех темно-коричневую с бордовым оттенком футболку двухметрового сынули и разгуливала с любимым чадом возле общежитий.
Спорт в Колгейте дело святое. Впрочем, не только в Колгейте. Отпроситься с занятий на игру в теннис — само собой разумеется. Какой профессор откажет! Хотя как-то один из коллег по кафедре бросил: «Ноги у них работают лучше головы». Может, в отношении кого-то он был прав, но у моих студентов все было в порядке и с тем, и с другим.
За те короткие четыре месяца как-то незаметно я привык и полюбил этих ребят, которые чем-то напоминали мне лихую первую арабскую группу Института восточных языков при МГУ набора 1968 года, в которой мне посчастливилось учиться. Налетела экзаменационная сессия. И пронеслась, оставив после себя совершенно пустой университет. Наступили долгожданные всеми рождественские каникулы. Между корпусами факультетов и общежитий гулко отдавалось эхо шагов редкого прохожего. Поздним декабрьским вечером этим прохожим стал я. Время профессорства подошло к концу, и я поехал прощаться с университетом, прекрасно понимая, что вряд ли когда-нибудь вернусь сюда. И шел снег, и была колгейтская луна, словно небесное отражение местной университетской церкви.