Сняв обувь в пахнущих молоком сенях, я зашел в дом ямщика. Женщина-якутка пригласила к столу. Мои спутники ждали меня. Якутский обед — городской или сельский — прост и традиционен. Прежде всего, это мясо. Вареное или поджаренное, но с избытком. Затем почти всегда (по крайней мере, летом) тугу-нок — маленькая, размером с кильку, рыбка из рода сиговых. Ловят ее неводом, сразу солят, через несколько часов тугу-нок готов. Также всегда на столе сметана, всегда чай с молоком. Но самое любимое угощение — это взбитые сливки. Молоко якутских коров необычайно жирное, поэтому сливки взбиваются буквально за пару минут (делают это вручную специальной деревянной мутовкой, которую крутят между ладоней). К сливкам всегда добавляют варенье. Самое разное, потому что нет такой ягоды, которая бы не встречалась здесь в изобилии.
Когда, наевшись, мы встали из-за стола, дверь распахнулась, и в комнату вошел мужчина с чисто русской внешностью.
— Федор, хозяин дома, — представился он.
Федору Шилову — сорок лет, и ни он, ни его отец, конечно, не имели к ямщицкому труду никакого отношения. Но дед, если не до революции, то в двадцатые-тридцатые наверняка гонял по зимнику почтовых лошадей, уходя из дому ранней осенью, а возвращаясь поздней весной...
Ямщина возникла на Лене в сороковые годы XVIII века, во время знаменитых экспедиций Беринга. Главной транспортной артерией был тогда Охотский тракт, по которому из Якутска в Охотск доставлялись грузы и донесения, предназначенные к отправке на Камчатку, а позже и далее — к американским берегам. Тогда-то и возник Тойон-арыы — поселок ямщиков, в котором родился и вырос Федор Шилов и которого уже лет двадцать как нет на карте. Увы, известная кампания укрупнения населенных пунктов, прокатившаяся по Советской России в семидесятые годы, подписала приговор поселку, простоявшему на берегу Лены около трехсот лет. Последними в Булгуннях-тах перебрались родители Федора.
Поселок, в котором никто не живет, — мертвый поселок. Но постепенно у меня стало складываться впечатление, что поселок ямщиков как бы жив. Наш разговор, будто заколдованный, все время возвращался к нему. Тойон-арыы постоянно присутствовал в мыслях моих собеседников. Загадочный поселок интересовал меня все больше и больше, но, к сожалению, из молчаливого Федора мало что удавалось выудить. К тому же он предпочитал изъясняться по-якутски, а мои робкие просьбы переводить на русский необычайно веселили якутов. Выяснилось, что два года назад поселку исполнилось 250 лет, что тогда у брошенных изб собрались все ямщики, чтобы отметить юбилей, а нынче эти ямщики на сенокосе, а сенокос на острове, который называется Тойон-арыы. Я немного запутался, но мне объяснили, что Тойон-арыы в переводе и означает «главный остров», а поселок носит название острова, потому что находится напротив него.
— Хорошо, — смирился я, — с ямщиками встретиться не удастся, но могу ли я взглянуть хотя бы на поселок?
— Разумеется, — был ответ, и мы впятером, вместе с Федором и его зятем, погрузились в машину.
То был якутский вариант «Кэмел-трофи» — как мы в полной темноте добирались до Тойон-арыы по берегу Лены. Справа была скала, слева — вода, а впереди, в прыгающем свете фар, — узкая булыжная мостовая природного происхождения. Как мы не лишились колес, как не потеряли глушитель, как вообще не перевернулись, когда «мостовая» вынесла нас на скалистый уступ, — не знаю. Но мы доехали.
На фоне погруженных в темноту скал стояли три еще более темных сруба с абсолютно черными провалами окон. «Неужели это и есть поселок?» — подумал я. Мы собрали плавника, развели костер, достали еду, бутылку водки.
Полная луна поднялась над Леной, посеребрила воду. Напротив нас чернел берег острова Тойон-арыы, на котором ямщики косили траву для своих коров. Два слабых огонька означали, что на острове тоже есть избы, только жилые.