Я стараюсь отбросить мысль о подранке. Ружья у меня нет, да и в двадцати метрах от зверя оно вряд ли поможет, тем более если в руках фотоаппарат. Но почему обязательно должен попасться агрессивный? Я помню, как здесь же, на Шумной, наблюдал за медведем, которого не смутил даже садящийся неподалеку вертолет. Это был крупный самец с большим жизненным опытом, судя по его громадному брюху и обшарпанной морде. Он появился на берегу Шумной как раз в ту минуту, когда на противоположном садился вертолет, набитый туристами. Я видел, как накренилась машина, оттого, что все они сгрудились у иллюминаторов левого борта. Пилоты не глушили винты, дверца салона отворилась, и оттуда высыпала обвешанная фотоаппаратами орда. Тесно сбившейся кучей она двинулась к медведю. Опасливо пригибаясь, зрители стояли на одном берегу, медведь напротив них — на другом. Пилот махнул рукой, орава полезла обратно в вертолет. Медведь отщипнул пучок травы и проводил задумчивым взглядом дьявольскую машину...
Медведь, которого я жду, спустился с уступа, но я заметил его раньше, когда он был еще наверху и шел вдоль края, выбирая удобное место для спуска. Пока зверь что-то вынюхивал среди камней, я искал себе укрытие и выбрал вывороченную с корнем каменную березу, лежавшую на берегу реки. За ее гигантским корневищем я мог стоять в полный рост и свободно наблюдать за медведем в «амбразуры» между корней. Но, выбрав эту березу, я оказался у него на пути и тем самым поставил себя в трудное положение. Если бы я отошел от реки хотя бы метров на десять, то, наверное, избежал бы той психологической дуэли, которую пришлось выдержать.
Медведь шел навстречу привычным маршрутом, что-то подбирая на ходу. Видя, что он направляется прямо к моему укрытию, и опасаясь непредсказуемых последствий внезапного столкновения, я вышел из-за корневища. Медведь увидел меня, остановился, задумался на миг, но не отступил, а снова пошел вперед, как будто я не стоял у него на пути. Он приближался зигзагами, делая вид, что не замечает меня. Эти его подозрительные «галсы» и скверная манера пригибать голову совсем не нравились мне. Мокрая от росы шерсть висела на нем прядями, зверь от этого казался худым, лапы — длинными; вытянутая, похожая на собачью, морда была недоброй. Я вспомнил, что камчадалы побаиваются медведей с длинными передними лапами, считая их драчливыми. Я продолжал снимать, не сходя с места, но по мере того, как медведь приближался, все больше нервничал.
Теперь-то я понимаю, что ничего всерьез угрожающего в поведении зверя не было. Скорее всего, он принимал меня за конкурента, правда, неясного происхождения, и не намерен был уступать территорию, которую регулярно обследовал. Но тогда я в этих тонкостях слабо разбирался. Зато уверен был в главном: отступать нельзя. «Убегающего — гони» — этому принципу следуют не только медведи.
В кармане у меня лежал фальшфейер — сигнальный патрон, который, если дернуть за веревочку, превращается в факел красного или белого огня. Я достал его, отвинтил крышку и держал в руках вместе с «фотоснайпером», который продолжал фиксировать неуклонное приближение медведя. Не могу сказать, что фальшфейер прибавлял уверенности. По-моему, даже если его запалить перед самым носом у зверя, толку будет мало. Оставалось рассчитывать на реальные психологические преимущества, которые все же у меня были и которые я осознал потом, задним числом. Во-первых, я первым занял участок возле устья. Во-вторых, заметил медведя раньше, чем он меня. В-третьих, я не предпринимал никаких угрожающих действий: не прятался, не подкрадывался. И наконец, в-четвертых, — самое, наверное, главное — я не позволял страху овладеть собой. Но, несмотря на все мои преимущества, медведь подобрался метров на пятнадцать: в кадре он уже не умещался.
Я не знаю, что произошло бы дальше, если бы в этот момент не вступил в действие главный мой козырь, о котором я, надо сказать, забыл, а медведь до поры до времени не подозревал. Это — мой запах, запах Homo sapiens. В глухих, заповедных уголках часто встречаются медведи, особенно молодые, которые не знают, что такое страх перед двуногим. У одних облик человека вызывает любопытство, другие демонстрируют полнейшее равнодушие. Но если ветер доносит до них человечий дух, какое-то врожденное чувство просыпается в звере — и редкий медведь не отступит.