И опять какая-то мистика! Оливаресу удалось сфотографировать всю тетрадь, но, как пишет сам Оливарес, «катушка с пленкой оказалась не то утерянной, не то похищенной. Исчезла и сама тетрадь».
Странно, но и Кэтрин Раутледж успела опубликовать лишь свой дневник. Неожиданная смерть оборвала работу этой молодой и смелой женщины.
Материалы экспедиции остались неопубликованными, и неизвестно даже, где и у кого они находятся.
Совершенно случайно до наших дней дошла единственная страничка.
Но что написал последний маори ронгоронго, умирающий Томеника?
Хор безнадежных голосов
По всей вероятности, тайна никогда не будет раскрыта, так как данные слишком скудны.
К такому выводу приходит французский ученый Альфред Метро, которому удалось проникнуть в пещеры пасхальцев, обойти все хижины острова в поисках следов кохау ронгоронго.
Патер Себастьян Энглерт, лучший знаток языка острова Пасхи, присоединяется к пессимистическим голосам ученых: «Я не верю, что когда-либо станет известным значение хотя бы одного из этих знаков».
Действительно, как можно прочитать письмена, написанные на языке, которого не существует? Билингв, то есть параллельных текстов на каком-либо известном языке, они не имеют.
Несмотря на «месть мертвых маори», которая, конечно, лишь совпадение случайных фактов, Туру Хейердалу удалось приобрести у островитян несколько истрепанных, изъеденных червями рукописей. Толкования знаков ронгоронго в тетрадях совпадали с теми, которые записал епископ Жоссан, слушая чтение Меторо.
Но, как отмечал полинезийский ученый Те Ранги Хироа, толкование Меторо было сымпровизировано здесь же, на месте, чтобы удовлетворить желание белого человека услышать ритуальное пение по знакам на дощечке.
Он же выдвинул теорию, согласно которой тексты кохау ронгоронго вообще не являются письменностью.
Круг замкнулся. Ведь еще в XIX веке на заседании Этнографического общества в Лондоне великий Томас Гекели заявил, что кохау ронгоронго — это не письмо, а своеобразный штемпель для выделывания тканей.
130 лет поисков, открытий, надежд, разочарований, сенсаций. А дощечки из темного дерева торомиро с рыбами, звездами, птицами, черепахами продолжали молчать. Всего их на свете осталось около двадцати — в музеях Лондона, Берлина, Вены, Вашингтона, Гонолулу, Сантьяго, Петербурга. И вот сообщение — совершенно неожиданное.
Санкт-Петербург. Январь 1996 года
Красная стрела» мчится в Петербург. Я ложусь на верхнюю полку, включаю ночник и достаю свою любимую книжку — Льюис Кэролл, «Алиса в Зазеркалье».
И вдруг... О-о! Да здесь же все сказано про эту историю с кохау ронгоронго!
«— Ах, Лилия, — сказала Алиса, глядя на Тигровую лилию, легко покачивающуюся на ветру. — Как жалко, что Вы не умеете говорить!
— А кто тебе сказал, что мы не умеет говорить? — ответила Лилия. — Было бы только с кем!»
Поезд приходит в Петербург рано утром, а мы условились встретиться с Ириной Константиновной в половине десятого, в музее. Так что можно спокойно пройти пешком от Московского вокзала через весь Невский проспект к Дворцовому мосту.
Сразу за мостом — зеленое старинное здание Кунсткамеры, Музей антропологии и этнографии имени Петра Великого. Там хранятся две дощечки кохау ронгоронго, которые приплыли в Санкт-Петербург из Океании вместе с Миклухо-Маклаем. Там издана скромная синяя книжица, тиражом всего 200 экземпляров, в которой можно прочитать о том, что написано на кохау ронгоронго.
Мои коллеги, когда узнали, что я получил от автора, Ирины Константиновны Федоровой, эту книгу, набросились на меня: «Ну, говори скорее, что там написано?!»
— А чего вы ждете? Сообщения инопланетян о космических полетах, о тайнах Вселенной? Или, как у Стивенсона, сведений — где на острове спрятаны сокровища?
Да, там тайна. Но меня сейчас больше всего волнует вот что: как можно было прочитать эти письмена, это «говорящее дерево», на том языке, которого давно уже нет? Как возрождался, возникал из небытия сам древний язык?
Невы не видно, сплошное белое поле, и только на самой середине реки вырывается из-подо льда темная вода. Плавают дикие утки, выходят на снежную кромку и красными лапками чертят на снегу свои письмена...
Но пора идти.
Вхожу в вестибюль, сонная вахтерша перебирает пропуска: «К Федоровой? Сегодня неприсутственный день...» Я уже слышу откуда-то сверху: