«Мы в их водах, и чином австрияк старше... Надо салютовать», — решил адмирал.
— Приготовиться к салюту наций, — приказал адмирал командиру «Цесаревича». — Как только головные с нами поровняются, так и палите!
Вот, австрийцы уже рядом.
— Начать салют наций!
Рявкнули сигнальные пушки. Облачко порохового дыма поплыло над палубой.
Сейчас загремит салютом и австрияк. Сейчас, сейчас... Но что же это?
Австрийцы шли строем сложного кильватера, а на подходе к Фиумской бухте четко перестраивались, заходили на внутренний рейд и по отработанной заранее схеме становились там на якоря и бочки.
Ответного салюта не последовало.
Дело принимало и вовсе крутой оборот.
Да что они, австрияки, белены объелись! Второй раз за день по носу нас щелкают. Специально, что ли, на скандал лезут? Нет, теперь уж я сам командую! Спускать им нельзя... Выяснить все и расставить по своим местам.
— Одеваться! — кивнул адмирал вошедшему на звонок вестовому. — Новый мундир достань. И шляпу. И саблю, саблю не забудь!
— Пойду к австрияку, — пояснил он явившемуся по вызову флаг-капитану. — Останетесь за меня.
Сверкающий надраенной медью катер с гигантами-Крючковыми на корме понесся к австрийскому флагманскому кораблю. На нижнем трапе их уже ожидал флаг-капитан командующего австрийским флотом, вертлявый, небольшого роста капитэн цур зее. Слегка запинаясь от смущения, он сообщил, что у князя гости и принять русского адмирала он не может.
Не сказав ни слова, Маньковский коротко махнул рукой, и катер, резко взяв с места, развернулся и полетел назад, к «Цесаревичу». Никаких прощальных церемоний со стороны австрийцев не последовало.
Еще одно поношение. И теперь уже персональное. Адмирал нервно мял в кулаке белую перчатку.
— Как у вас со связью, Олег Михайлович? — первым делом спросил он по прибытии ведающего радиоаппаратурой минного офицера. — Не говорю уж о Петербурге — с Севастополем по этим вашим «искровухам» связаться можно?
— Никак нет, ваше превосходительство, не дотягиваем.
— Вот и хорошо, голубчик! Ни я, стало быть, ни у кого «добро» на действия не испрашиваю, ни мне никто никакой команды не отдаст. Полная автономность! Все беру на себя. Я решил, я за все и в ответе! Ну, с Богом! А дальше будем делать вот что...
Не прошло и четверти часа, как к правому трапу «Цесаревича» подошел австрийский адмиральски катер с самим князем Монтекуккули на борту. Встретил его лейтенант барон Ланге, младший флаг-офицер командующего российским отрядом. Лейтенант на чистейшем немецком со всею учтивостью доложил, что командир русского отряда принять его светлость не может, ибо в это время обычно пьет чай.
Австрийскому адмиралу ответную пощечину пришлось проглотить. Под прощальный салют княжеский катер сделал от ворот поворот.
Вслед за ним от «Цесаревича» отвалил русский катер с флаг-капитаном Маньковского. Капитан 2 ранга Русецкий направился к флаг-капитану австрийского командующего за объяснением оскорбительных для Андреевского флага поступков.
Все тот же суетливый капитэн цур зе, что не принял прежде Маньковского, рассыпался теперь в любезностях, ссылаясь на какие-то досадные оплошности в службе и пытался спустить все на тормозах. Однако не тут-то было. Русский флаг-капитан сухо, но весьма твердо передал категорическое пожелание контр-адмирала Маньковского, чтобы завтра, с подъемом флага, крепость и эскадра произвели традиционный салют.
— Крепость произведет, — заверил австриец. — А эскадра не сможет. Завтра в четыре утра мы должны срочно уйти в море.
— Мне приказано сообщить вам, что ни на какие уступки командир русского отряда не пойдет и эскадру Австро-Венгрии, не получив салюта с подъемом флага, с рейда не выпустит.
— Но мы не можем задерживаться! — пыхтел австриец.
Русский флаг-капитан еще раз повторил условия своего адмирала и, холодно отказавшись от предложенного кофе, спустился в свой катер.
— Ну что ж, на уступки пусть не рассчитывают, — сказал Маньковский, выслушав вернувшегося флаг-капитана, и приказал своим кораблям занять новые места. Центральную позицию, посередине выхода из Фиумской бухты, занял «Рюрик». «Цесаревич» и «Богатырь» переместились ближе к берегу. На кораблях сыграли боевую тревогу, орудия расчехлили и зарядили боевыми снарядами, развернув их жерлами на австрийский флагман.
Опустилась ночь. На мачтах австрийцев суетно мигали клотиковые огни. «Переговариваются, — думал Маньковский, — советуются, как бы и невинность соблюсти, и капитал приобрести... Да, кашка заварилась крутенькая. Доведись до драки — исход ясен. Все пропорции куда как не в нашу пользу. Но иначе-то ведь нельзя. Никак нельзя. Не Маньковского обидели — Андреевскому флагу поношение учинили. А этакое прощать никак невозможно. Честь флага — честь державы российской. И тут никакой бухгалтерии не место. Делай что надлежит, и будь что будет... Помню, как шесть лет назад, в русско-японскую войну, командуя «Кубанью», с большой радостью пустился в рейдерство, чиня препоны всем судам мира, что могли везти японцам снаряжение и боеприпасы. Тоже жизнь свою на страх отваживал... И сегодня не дрогну. И люди наши — не дрогнут. Ибо честь — превыше жизни. А уж честь державы — и того выше».