Вечером, в одном из тихих переулков, недосягаемых для критских «рокеров» (впрочем, абсолютно безобидных) я попал «в сети» раскинувшегося под открытым небом ресторанчика. Напротив, за одним из столиков сидел почтенный — лет восьмидесяти — седобородый критянин в национальной одежде. Ярко-синяя жилетка, забавная, с кисточками, шапочка, галифе, сапоги — этот наряд был вынут из старого сундука скорее всего для того, чтобы придать местный колорит какому-нибудь приему в отеле или обеду в ресторане. Перед критянином стояла бутылка вина — отработав днем, старик отдыхал. Поймав мой взгляд, он привычно улыбнулся и заговорил по-английски:
— Откуда ты?
— Из России.
— Русия? — удивился старик. — Русия! — критянин обрадованно протянул мне руку. — Меня зовут Николаос.
Я воевал здесь. Партизанил...
Я подумал, что вряд ли старый Николаос произнес бы эту фразу, окажись рядом с ним англичанин, француз или, тем более, немец. И вновь таинственное духовное родство двух непохожих народов сделало нас в одно мгновение друзьями. Мы выпили за Россию, потом за Грецию.
— Ты понимаешь, — наклонялся ко мне критянин, — мои дети уже родились на свободном Крите, и внуки тоже, и правнуки... Ты понимаешь?
Кажется, я понимал. За два последних тысячелетия в истории Крита не было и пятидесяти лет подлинной свободы! Рим, Византия, арабы, венецианцы, турки. Менялись империи, менялись владыки, менялись законы жизни. Глядя в глаза сидевшего рядом критянина, я словно погружался в прошлое, ощущая себя ныряльщиком, пересекающим теплые и холодные течения, светлые и темные полосы. И чем глубже я погружался, тем чаще вспоминал чудака-француза и его последнюю фразу: «У Минотавра человеческий след»...
Взгляд Николаоса был спокоен и чуточку насмешлив. Этот старик, похоже, знал тысячелетнюю тайну Крита, но — или был слишком немногословен, или не хотел лишний раз тревожить прошлое.
Почему народ, испытавший столько горя, сохраняет архитектурные знаки своих завоевателей? — допытывался я.
— Память все равно не уничтожишь, — уклончиво отвечал Николаос. — Говорят, время — самое лучшее лекарство. Только этого лекарства требуется слишком много...
Турецкое владычество продолжалось на Крите без малого 270 лет, предшествовавшее ему венецианское — почти 450! Но свой выбор критяне сделали задолго до того, как в 1204-м островом завладели крестоносцы и продали его венецианцам. Первые византийские храмы появились на Крите еще в середине первого тысячелетия...
— Что же все-таки помогло выстоять? Вера? Православие?
— Вера и церковь давали опору. Без нее наш маленький народ вряд ли уцелел бы. Но опора полезна тому, кто сам не хочет опускаться на колени...
Николаос улыбался. В его темных глазах оживало прошлое иного, дохристианского Крита. Слабой тенью пробегали воспоминания о дорийцах и ахейцах, пришедших на остров более трех тысячелетий тому назад. Встретившие их тогда люди жили непонятной жизнью: они не умели обрабатывать железо, зато строили дворцы; они могли воевать, но предпочитали относиться к чужестранцам как к друзьям. Вскоре от их прежней жизни почти ничего не осталось — разве что названия городов и тот странный свет, к которому тянулись пришельцы в своих безуспешных попытках воспроизвести доставшиеся им в наследство тончайшие украшения, вазы, статуэтки. Не этот ли печальный свет я видел в глазах старого критянина в Ретимноне?..
Здесь, на Крите, связь времен действительно существовала. «Дерево», выросшее в эпоху, которую Эванс в честь царя Миноса назвал «минойской», рухнуло, но его корни остались живыми.
Это была эпоха, когда на Крите строили дворцы. Самый большой — царский — стоял в Кноссе и занимал площадь 22 тысячи квадратных метров. В Фэстосе, Малии и Закросе, на востоке острова, дворцы были поскромнее. Все они имели сходную планировку: центральный и западный дворы, лестницы, пропилеи, специальные свето-водные «колодцы». Знатные особы жили на верхних этажах, в лучших и наиболее светлых апартаментах, на первых этажах располагались магазины и мастерские. В нижней части дворцов имелись склепы, предназначенные для подземных богов, вызывающих землетрясения.