На рыночной площади, возле будки Liberia Taxi Stand, стояла старая полноприводная тойота. Пикап цвета грозового неба был прикрыт от солнца куском грязного брезента. Сзади двоящимися бело-красными буквами на нем было написано: God save the travelers — «Боже, храни путников». Хозяин Liberia Taxi Stand дремал в самодельном кресле, вокруг на красной земле сидели многочисленные пассажиры.
«Когда отправляется машина?» — спросил я старуху с большим пестрым тюком. Это был глупый вопрос: здесь машины отправляются, только когда продано последнее пассажирское место. «Спроси у шефа, белый мальчик». Было видно, что она сидит так уже несколько часов. Хозяин Liberia Taxi Stand лениво показал два пальца: осталось два места. «Эй, белый мальчик, — сказала старуха. — У тебя же полно денег. Заплати за двоих и уедешь быстрее». Я посмотрел на Джозефа. «Можно прождать до утра, — сказал он. — Но тем, кто уже купил место, они разрешают спать в офисе». Судя по размерам будки Liberia Taxi Stand и числу ожидающих, спальное место в офисе без борьбы получить бы не удалось.
Пассажиры с надеждой посмотрели на меня, но я сбросил рюкзак и уселся на землю. «До войны, — сказал Джозеф, — люди ездили много, а сейчас не могут заполнить даже одну машину. — Он протянул руку: — Мне пора». Я показал на погремушку: «Зачем она вам?» — «Купил дочке, ей три недели. — Он встряхнул погремушку, и она громыхнула своим пластмассовым нутром. — До войны игрушки были у всех детей. Потом их не было совсем, недавно вот опять появились».
Последнего пассажира пришлось ждать несколько часов. Это была женщина с лицом, выражавшим крайнюю озабоченность. У нее было что-то не то с документами. На блокпостах она вся съеживалась и просительно протягивала паспорт. Полицейским паспорт не нравился. Они кривились и надолго ее куда-то уводили. За несколько дней до того во Фритауне я видел большой плакат: No help for sex, no sex for help. На нем была изображена девушка, отталкивающая от себя похотливого мерзавца в форме. Но, судя по тому, что каждый раз, возвращаясь, женщина начинала пересчитывать деньги и при этом сокрушенно качала головой, здесь был другой случай.
Но блокпосты — это позже, а пока что, услышав ее растерянное «Это собачатина!», другие пассажиры дружно перестали жевать, словно у них скулы свело судорогой. «Водитель, — крикнул кто-то. — Останови машину». Скрипнули тормоза. Все, кроме старухи с пестрым тюком, вывалили из кузова на красную, расползающуюся под ногами землю. Почти стемнело. Слабый свет едва пробивался через густые деревья, аркой сходящиеся над пустой дорогой. «Она что, продала нам собачатину?» — спросил неизвестно кого парень, сидевший рядом со мной, но ему не ответили. Несколько минут все стояли молча, не зная, что делать. «Идите-ка сюда!» — неожиданно позвала оставшаяся в кузове старуха. Продолжая жевать, она перегнулась через борт и выплюнула на ладонь две черные горошины. «Охотничья дробь, — с облегчением заключил парень, — буш мит (мясо из буша)». Народ быстро расселся по своим местам. «Чье это мясо?» — спросил я соседа. «Наверное, обезьяны, — сказал он. — Но кто это может знать, кроме охотника?»
Монровия
«Тебе нужен друг?» — спросила Мириам. Она улыбнулась и протянула мне клочок бумаги. На нем были ее телефон и имя. Хоть это было и глупо, я все же переспросил: «Друг?» Было восемь утра. Я стоял у дверей отеля «Метрополитен», расположенного в самом центре Монровии. «Ну да, — кивнула она. — Друг. Может быть, сегодня вечером? Или завтра? Я здесь всегда».
Да, вчера вечером я тоже видел ее сидящей у отеля. Это был еще один длинный день. Я добрался до границы только к полудню. Пограничники перетряхнули все мои вещи в поисках контрабандных алмазов, после чего я пешком перешел по мосту через реку Мано, разделяющую Сьерра-Леоне и Либерию. Прямо у моста стояло полтора десятка ржавых машин, отправлявшихся в столицу Либерии. Свое название — Монровия — она получила в честь американского президента Джеймса Монро, в свое время убедившего конгресс США выделить 100 000 долларов Американскому колонизационному обществу.