Поздно вечером на перекрестке у отеля «Метрополитен» я остановился перед высохшей старухой с огромным ножом. За ее спиной темнела гора кокосовых орехов. Через дорогу, на высоком табурете у входа в «Метрополитен», сидела Мириам. Я дал старухе двадцать либерийских долларов. Точным ударом ножа она снесла верхнюю часть кокоса. Прозрачное молоко брызнуло мне в лицо. Мириам залилась счастливым смехом. В несколько глотков я выпил кокос, отдал его старухе, и она тут же рассекла его на две части, поддела полоску сладковатой белой мякоти и протянула мне на кончике ножа. Но ужин это не могло заменить. Я махнул Мириам и свернул с Брод-стрит на Сентер-стрит. Два расположенных дверь в дверь ливанских ресторана я приметил еще днем. Из их окон лился одинаковый желтый свет. В первом не было никого, во втором через занавешенное тюлем окно я разглядел крупного ливанца. Он сидел в компании двух молодых либериек и смеялся.
Я протянул руку к двери и тут услышал за спиной треск мотоцикла, потом окрик: «Стой!» Я обернулся. Передо мной, придерживая мотоцикл, стоял парень в синем шлеме. «Я знаю тебя», — сказал он и снял шлем.
Я видел его впервые. Невысокого роста, крепкий. Инстинктивно протянул ему руку, но сразу понял, что сделал это напрасно. «Я знаю тебя, белый мальчик, — сказал он. — Смотри мне в глаза. Смотри мне в глаза!» Я посмотрел в его глаза, но они были пусты. «Я знаю тебя. Ты Джуэл Говард Тейлор, бывшая жена диктатора Чарлза Тейлора, обвиняемого Гаагским трибуналом в преступлениях против человечности (в том числе и каннибализме), в отличие от супруга задержалась у власти и сегодня занимает сенаторский пост приехал ограбить мою страну. Ты и твои друзья. Ненавижу вас всех. Имей в виду, в следующий раз я уже не буду разговаривать с тобой».
Ему было не больше двадцати. Не иначе как он был из тех почти сотни тысяч подростков, фактически детей, которых вождь одной из повстанческих группировок Чарлз Тейлор подсадил на кокаин и превратил в настоящих зверей — доклады правозащитных организаций изобилуют ужасными фактами каннибализма и жестокости. Одна из главных проблем нынешнего демократического правительства — как-то научить эту армию недавних детей с искалеченной психикой жить среди людей.
«Если ты снова увидишь мой мотоцикл — беги. Больше предупреждать не буду. — Он ударил ногой по стартеру. — Беги, белый мальчик! Беги!»
Он повернул ручку газа, мотоцикл сорвался с места и быстро исчез в темноте. Через стекло я мог наблюдать, как ливанец расплачивается за ужин, неловко целует чернокожую официантку куда-то между ухом и шеей. Его спутницы встали, потянулись за лежащими на диване сумочками. Часы показывали что-то около одиннадцати.
Я дошел до «Метрополитен» меньше чем за три минуты. Хотелось есть, но старухи с кокосами уже не было. «Парень, купи фонарик». Фонарики были в картонном ящике на голове торговца. «Купи», — настаивал он. «У меня уже есть», — зачем-то соврал я и нащупал в кармане ключ. Мириам сидела на высоком табурете и качала ногой. «Так тебе нужен друг?» — спросила она. Наверное, следовало хотя бы сказать «нет», но я просто неопределенно махнул рукой. Она была красивая, эта Мириам.
Робертспорт
В Дуалу — рынок на окраине Монровии — меня доставило желтое такси с надписью на багажнике: No money no friend. Здесь среди лотков и груженных товаром садовых тележек стояло не менее сотни таких же машин — ржавых, с подвязанными веревками дверьми и без зеркал. На багажнике или на заднем стекле почти у каждой какая-то надпись: No job no respect, No work no food, God have mercy, Jesus show me the way и даже Educate a woman. Рядом с машинами толклись водители, монотонно выкрикивая названия конечных пунктов своих маршрутов.
Я произнес «Робертспорт», наверное, раз двадцать, но таксисты только пожимали плечами. Это озадачивало. Когда-то Робертспорт был цветущим курортным городом. Во время Второй мировой в нем находилась союзническая авиабаза. Местные не могли о ней не знать. Мне же было интересно, что там теперь.
Машина с деревянной табличкой «R. Port» на крыше попалась мне на глаза случайно. «Робертспорт?» — спросил я. Водитель отрицательно покачал головой. Я снял с крыши деревянную табличку и ткнул в нее пальцем. «Рабспо?» — удивленно переспросил водитель. Я кивнул. Это был местный английский — либерийцы в окончаниях слов проглатывают целые слоги.