По центру Загреба можно бродить весь день, неспешно разглядывая свежеокрашенные фасады и заглядывая в тихие, уютные и удивительно похожие на одесские дворики. Оживленные улицы, по которым снуют трамваи — самый распространенный вид местного городского транспорта, — перемежаются с тихими переулками и небольшими площадями. Ориентироваться в городе на удивление легко и просто, даже без карты: пойдешь наверх — попадешь на гору, спустишься вниз — никак не миновать железнодорожный вокзал. Туда мы и вернулись, сделав круг по городу.
Следующая страна на нашем маршруте — Сербия. Прямой поезд в Белград должен был пойти только через несколько часов. Зато буквально через несколько минут отправлялся поезд в сторону боснийской границы. На нем мы и поехали. С момента окончания Югославской войны прошло уже около 15 лет. Самые ожесточенные бои тогда шли за контроль над железной дорогой. И сейчас на каждой хорватской станции в районе боснийской границы установлены мемориалы, перед которыми по вечерам зажигают не вечный огонь, а маленькие свечки и лампады, как перед иконами в православных храмах. На домах сохранились отчетливые следы пуль и снарядов.
Кто был прав в этой войне, а кто виноват, не нам судить. К гражданским войнам понятие справедливости вообще неприменимо. Есть только свои и чужие. Поэтому пассажиры и проводники хорваты рассказывали нам о зверствах со стороны югославской армии, а сербы — они здесь редко, но встречаются — вспоминали о преступлениях, совершавшихся хорватскими повстанцами. Обе участвовавшие в конфликте стороны проводили этнические чистки. Все старались держаться поближе к своим. Хорваты селились с хорватами, сербы с сербами, православные с православными, католики с католиками. Трудно пришлось смешанным семьям.
В поезде мы разговорились с проводником — седовласым пожилым мужчиной в синем кителе, проверявшим у нас билеты.
— Как началась война, все сразу стали перебираться поближе к своим. А мне куда было податься? Я сам — православный серб, а моя жена — хорватка католичка. Поселиться с хорватами я не мог, а моя жена не могла жить среди сербов. Нам просто повезло. В нашей деревне народ подобрался самый разношерстный, было много и смешанных семей. В соседних деревнях все друг с другом пересрались. Там, где больше было сербов, убивали хорватов, там, где больше хорватов, — сербов… Кстати, — он показал рукой в открытое окно, — мы сейчас как раз проезжаем мимо шахты, в которую скинули свыше двухсот сербов, жителей соседней деревни. У нас же все понимали, что численного преимущества нет ни у одной из сторон. Вот никто и не решился начать первым. Так и прожили всю войну… в страхе друг перед другом.
Железная дорога в Хорватии очевидно не пользуется большим спросом. Даже несмотря на более низкую по сравнению с автобусами стоимость проезда. На мелких хорватских станциях билетные кассы еще остались, но билеты уже не продают. Эту обязанность возложили на кондукторов в поездах. Они теперь не проверяют билеты у пассажиров, а продают их.
Когда на станции Новска, которая тоже была местом ожесточенных боев, мы сели в международный (а когда-то внутриюгославский) поезд Загреб — Белград, проводник продал нам билет не до Белграда, куда мы направлялись, а только до сербской границы. Так и пришлось нам въезжать в Сербию зайцами.
Глава вторая
Сербия
Паспортный контроль между Хорватией и Сербией оказался простым и быстрым: хорватский пограничник поставил выездной штамп, а сербский — въездной. Вскоре в купе зашел кондуктор. Он долго подсчитывал стоимость билетов. Не только специального терминала, но и простого калькулятора у него не было. Считать ему приходилось по старинке — складывать цифры столбиком на листочке бумаги.
После долгих подсчетов по типу «два пишем, один в уме», он сообщил нам результат. Сколько-то тысяч динар. Я даже не стал слушать, сколько именно. Откуда у нас могли быть сербские деньги? Мы же только что въехали в Сербию. Даже из вагона еще никуда не выходили.
Олег тут же предложил:
— Давайте мы вам хорватскими кунами заплатим.
Кондуктор еще на несколько минут погрузился в вычисления. Он как любознательный первоклассник очевидно получал удовольствие от самого процесса, каждый раз поражаясь полученному результату как какому-то чуду. Наконец, он сообщил: