На следующее утро мы пили кофе молча, предчувствуя опасность. Ветер стих, стало теплее. С плоского края нашей лагерной площадки на синем льду мы двинулись по крутому склону, «скиду» буксовали, нарты выходили из-под контроля, мы то и дело нажимали на тормоза. Преодолев последний склон, я направился к подножию горы Гардинер, надеясь обойти ледопад. Однако выхода не было. Склон горы Рассел казался непроходимым, поэтому мы рывками въехали в сам ледопад. В одном месте подтаявшая, напоминавшая изъеденную червями доску стена словно раскололась надвое и узкий, напоминающий коридор проход вывел нас к главному руслу ледника.
Гуськом мы осторожно миновали это место, и тогда-то начались настоящие игры. Что за день! Вечером Ол записал: «Слава Богу, что с этим покончено; никогда в жизни не испытывал ничего подобного!»
Повсюду был сверкающий лед, гладкий как стекло, почти непроходимый для машин на резиновых траках. С нашим сцеплением было трудно делать неожиданные повороты и лавировать между трещинами. Однажды двое нарт Олли упали разом в разные трещины, заставив его «скиду» внезапно остановиться чуть ли не на краю третьей. В одном особенно опасном месте трещины чередовались в среднем через два метра, и две трети их были вообще без мостов. Другие же мосты настолько подтаяли, что могли выдержать только одни нарты, да и то пришлось протаскивать их на большой скорости.
Из дневника Чарли:
Спуск был кошмаром, который я далее не берусь описывать. Кое-кто подумает, что нам далось это легко, потому что, в общем-то, мы спустились быстро. Все, что я могу сказать, — пускай попробуют сами. Рэн и О л были напуганы не менее моего, хотя и не признаются в этом. Вот почему Рэн ехал вперед час за часом без остановок. Ол петлял из стороны в сторону, стараясь избежать худшего. Ему не слишком-то удавалось это, и на одном из верхних уступов мы очутились в самой середине главной зоны сжатия. Огромные глыбы льда и синие ледяные купола парили над нашими головами, покуда мы скользили по лабиринту потрескавшихся коридоров; нас словно загнали в ловушку. Мои нарты преодолели по диагонали трещину шириной метра два с половиной и провалились на мосту. Траки царапали лед, «скиду» вело вбок, и нарты стали скрываться из виду. Мне повезло. Кучка рассыпчатого белого снега позволила тракам снова зацепиться — и я сделал рывок вперед. Нарты вырвались наверх и наконец перевалили через кромку трещины…
Я мог бы рассказать о сотне и даже более таких случаев во время спуска. Каждый из нас мог бы сделать это — но зачем? Те, кто не побывал здесь, кто не испытал смертельного страха, когда снег проседает под тобой, кто не видел ряд за рядом синеватые тени трещин на огромном поле, кто не преодолевал их час за часом, тот не может представить себе, что это такое.
Может быть, появись мы там раньше, было бы больше снега и все складывалось намного удачней.
В одном месте пришлось пересечь с запада на восток склон ледника, потому что иного пути не было, т. е. мы ехали параллельно линиям трещин и малейшая неосторожность могла привести к тому, что «скиду» и нарты полетят вниз. В таком случае спасения не было. В конце концов мы завершили этот переход вдоль воображаемой линии, между пиками Кокс и западной оконечностью пиков Органной трубы. Это было последнее кошмарное нагромождение льда к юго-западу от горы Занук — серии вздыбленных ледяных волн, похожих на зыбь в Южном океане. Промеж каждого закругленного гребня были складки-карманы с предательскими швами трещин. Олли пришлось особенно тяжело. Потом пошли отдельные трещины до двадцати метров шириной, однако между ними было достаточно большое расстояние, и мы могли собраться с мыслями.
Тянулись часы, но особенности здешнего пейзажа не торопились исчезать: странной формы валуны, унесенные льдом на много километров от места камнепада, мощный приток ледника Албанус, склоны с застругами ниже горы Сталман и, наконец, обнаженные скалы на пути к мысу Дурхам, за которым не было уже ничего, кроме Тихого океана. Мы прибыли на шельфовый ледник Росса.
Уставшие как собаки, мы расположились лагерем на высоте всего 150 метров над уровнем моря и там провели день, занимаясь ремонтом, переупаковкой, а для Олли подошло время очередного бурения.
В последний день 1980 года мы двинулись точно на север, чтобы совершить 80-километровый переход прочь от трещин у подножия ледников. Лед был превосходным для езды, однако его подтаявшая поверхность сильно затрудняла дело, когда нужно было сдвинуть нарты с места. Снег, разбрасываемый в стороны нашими «скиду», попадал на одежду, и солнце растапливало его, потому что температура воздуха поднялась до + 1 °C.
Лицевые маски и свитеры были уже не нужны. Жизнь стала комфортной и свободной. Продолжая следовать в северном направлении, я отвернул влево и лег на 183° по магнитному компасу, на тот курс, которого мы придерживались уже девять суток. Я считал, что так мы избежим встречи с целым комплексом неприятностей под общим названием трещины Стиархед. Постепенно горы слева от нас скрылись за горизонтом, и на плато не осталось ничего, кроме льда.
Однажды мы попали в «молоко» и задержались на восемь часов. Жиль вылетел с базы Скотта, потому что у нас кончилось горючее.
Жиль:
«Сегодня мы с Симоном вылетели в наш последний снабженческий рейс к Рэну. Мы чуть было не отказались от полета из-за встречного ветра. Он дул со скоростью семьдесят узлов, и у нас ушло пять часов на то, чтобы пролететь 670 километров, а обратно — всего два часа, поэтому не стоит жаловаться».
На пятые сутки мы проделали семьдесят пять морских миль за десять часов. Сияние солнца было весьма интенсивным, и я правил на штормовые облака, которые были к западу от нас. Затем мы разбили лагерь. Олли заснул во время бурения, а Чарли — за приготовлением пищи.
На седьмой день мы пересекли меридиан 180°, который в этой точке служит Международной демаркационной линией времени. Суточная скорость увеличилась — мы стали проходить по 91 морской мили (168,5 км), расходуя всего по галлону бензина на каждые восемь миль (или около 31 литра на 100 километров).
На девятый день, несмотря на состояние атмосферы, близкой к «молоку», мы проехали сто морских миль (185 километров), столько же на десятый день, и в полдень увидели белое грибовидное облако на горизонте чуть правее по курсу: это был Эребус. У подножия этого вулкана высотой 4023 метра находилась наша цель — база Скотта.
Ко времени наступления сумерек в пределах видимости появились два других объекта, получивших известность после экспедиций Скотта и Шеклтона, — полуостров Мина-Блафф и Блэк-айленд (Черный остров).
10 января, проехав 170 километров, преодолев по пути несколько сложных трещин, больших и малых, мы разбили лагерь на оконечности острова Уайт. За два часа до подхода к базе Скотта на «скиду» Чарли забарахлил цилиндр. От самого Ривингена Олли тащил за собой запасной двигатель. И вот он все же понадобился. Олли закончил смену двигателя лишь к полуночи.
На следующий день в шесть вечера Роджер Кларк, начальник новозеландской базы, выехал навстречу нам на собачьей упряжке. Он провел нас по морскому льду, распугивая по пути миролюбивых тюленей и пронзительно вопивших чаек-поморников, к мысу Прам, где на берегу моря ютились деревянные домики базы. Вскарабкавшись повыше на скалы, около шестидесяти новозеландцев наблюдали за нашим прибытием, и одинокий волынщик, одетый в килт [26], заиграл ностальгический мотив «Амейзин грейс».
К нам спустилась Джинни, держа Бози на поводке, дабы уберечь его от скорой расправы местных лаек.
За шестьдесят семь суток мы пересекли Антарктиду, однако вся экспедиция не проделала еще и половины пути как по времени, так и по расстоянию.
IX На север по другой стороне земли
Раз уж Создатель наделил нас шеей, то уж наверняка для того, чтобы вертеть ею и вытягивать ее от любопытства.