Когда еда была готова, Луис усадил меня за стол, поставил несколько стаканов и, высоко подняв бутылку, налил мне хорошую порцию пачарана, убойной местной водки, настоянной на ягодах и анисе. Все так же держа бутылку на высоте около двух футов над стаканом, он и себе налил, подмигнул мне и после излюбленного баскского тоста «Osassuna!» [24] осушил свой стакан одним глотком. Я уже понял, что будет дальше. Мы приналегли на водку и на рыбу. Щеки были восхитительны. Треску пиль-пиль подали не горячей, а комнатной температуры. Сладковатая и ароматная эмульсия из оливкового масла в пипераде приятно контрастировала с соленостью рыбы. Это простое блюдо оказалось гораздо тоньше на вкус, чем я ожидал. Лангустины получились замечательно, а грибы, добавленные в сальпикон[25] для волованов, восхитили меня.
Кажется, у всех остальных поваров еда поспела к тому же времени, что и у нас, так что скоро за столами расселись шумные крепко сбитые мужчины в заляпанных стряпней фартуках и принялись вдохновенно поедать приготовленное. Стук вилок и гул разговора прерывались восклицаниями«Osassuna!»
Это было веселое застолье. К нам часто подходили — поздороваться со мной, Луисом и его бывшим учеником. Разговор вертелся вокруг все той же обособленности Страны басков от остальной Испании. Друг Луиса обвинял всех от Бордо до Мадрида — то есть всех, кто хоть что-то понимает в хорошей еде — в необъяснимом отвращении к грибам. Луис тут же ввернул, что это именно баски, а вовсе не Колумб, открыли Америку. Когда я позволил себе заметить, что португальцы тоже претендуют на пальму первенства, так, по крайней мере, говорят мои друзья в Португалии, Луис отмахнулся.
— Баски — рыбаки, — объяснил он. — Мы всегда были рыбаками. К тому же мы живем в маленькой стране. Когда мы находим треску, мы предпочитаем никому об этом не рассказывать. А в Америке мы обнаружили много трески. Если бы мы рассказали об этом португальцам, они бы всю ее разворовали. Нам бы ничего не досталось.
Все шло хорошо: большая комната, довольные едоки, беседующие на смеси испанского и баскского, звон бокалов, тосты.
А потом начались роковые страсти.
Старый-престарый человек, которого за его почтенный возраст все называли Nico (Детка), сел за старое пианино и стал наигрывать то, что, видимо, было вступлением к культурной части программы. Меня прошиб холодный пот. В самых кошмарных снах я видел, что попадаю на необитаемый остров с группой актеров из кабаре, а сигареты есть только с ментолом, и что я приговорен целую вечность слушать Эндрю Ллойда Вебера и попурри из мюзикла «Саут Пасифик». Какой-то парень в грязном фартуке встал и запел, и у него оказался очень приличный тенор. Ладно, подумал я, оперу-то я смогу выдержать. Мне приходилось слышать оперные арии в детстве. Ничего, как-нибудь.
Вот к чему я не был готов, так это к хоровому пению. Все вдруг начали стучать кулаками по столам, одновременно вставать, а потом, исполнив несколько музыкальных фраз хором, дружно садиться. Ничего более странного и эксцентричного я в жизни своей не видел и не слышал. Это даже пугало. Потом они, тенора и баритоны, один за другим стали петь арии в надрывающей душу манере. Затем последовал жутковатый, но очень забавный дуэт двух здоровенных парней, причем один пел за мужчину, а другой — робким, но приятным фальцетом — за женщину, аккомпанементом же им служили лишь собственные жесты и мимика. Мне никогда не приходилось видеть, чтобы гримасничали с таким пафосом, чтобы так «рвали рубаху на груди», а равно и слышать таких громких воплей притворного страдания, боли и отваги. Эти мужчины умеют готовить. Они умеют пить. И каждый из них, черт возьми, умеет петь, как профессионал. Должно быть, они много практиковались.
Когда я уже начал опасаться, что скоро из-за духоты нам всем придется раздеться до трусов, застольная беседа приняла опасный оборот. Опера сразу кончилась. Вместо нее начались энергичные гимны независимости басков, марши, песни о выигранных и проигранных битвах, громкая хвала погибшим патриотам, туманные обещания однажды выйти на улицы. Теперь мужчины выстроились в два ряда, сжали кулаки, принялись раскачиваться, время от времени топать ногами и что-то победно выкрикивать. Еще несколько стаканчиков — я бы и сам пошел на баррикады. Становилось все громче и праздничнее (и все мокрее вокруг — от пролитого во время тостов вина). Пустых бутылок около меня был уже не взвод, а рота, которая грозила превратиться в батальон.
— У нас в Нью-Йорке так не принято, — только и сказал я Луису.
Дальше ничего не помню.
Я проснулся в отеле «Лондрес Англетерре», одном из огромных викторианских зданий, построенных на отмели, огибающей красивую бухту в форме раковины. Рассказывать ли вам о замках, фортах и церквях эпохи крестоносцев, об уникальных, прекрасных фасадах зданий, о причудливых чугунных решетках, о музеях? Нет, это я оставлю путеводителю «Фодора» и программе «Одинокая планета». Просто поверьте мне на слово, что город красив — и не той подавляющей человека красотой, какой красива, например, Флоренция, где из номера боишься выйти — как бы не сломать и не разбить чего-нибудь. Это красивый, но современный город, сложный и причудливый. Здесь хорошо уживаются новые и очень старые здания. Здесь бывает много отдыхающих-французов, поэтому в городе полно модных магазинов, небольших ресторанчиков, кондитерских, ночных клубов, баров, интернет-кафе, банкоматов, но также и погребков, где можно выпить домашнего сидра, закусочных, лавочек, торгующих местными товарами, открытых рынков, по которым вы так стосковались. Поскольку Сан-Себастьян — это все-таки Испания, то постоянно чувствуешь, что находишься в стране, недавно освободившейся от диктатуры. Если вы хотите посмотреть на людей, которые живут трудно, но не унывают, значит, вы приехали по адресу. В годы диктатуры Франко баскский язык был запрещен — людей, говорящих или пишущих на нем, могли посадить в тюрьму, — но сейчас он преподается в школах и звучит на улицах. Поддерживающие ЭТА, как и сторонники любого освободительного движения, активно используют граффити, так что временами стены, парки, детские площадки напоминают Белфаст, но с той разницей, что через улицу найдется двухзвездный ресторан.
Страдая от невыносимого похмелья, я выполз из гостиницы и заковылял обратно в старую часть города в поисках лекарства. По пути заметил нескольких серфингистов, с удовольствием катающихся на своих досках в бухте.
Горячий шоколад и чуррос . Большая чашка густого темного сливочного напитка. Чуррос — это сладкая масса, выдавленная сквозь большой шприцевальный мешок в горячее масло и дожаренная до золотисто-коричневой корочки. Потом все это вьжладывается на тарелку и посыпается сахарной пудрой, а потом окунается в горячий шоколад. Сахарная пудра, шоколад, горячее тесто, жир — совершенный завтрак для алкоголика с небольшим стажем. Я не выпил еще и половины чашки, а головная боль уже утихла, и картина мира существенно улучшилась. А поправиться мне нужно было быстро. Ночь предстояла та еще. Я заметил этот взгляд Вирхинии, когда она сказала мне, что теперь надо «пообщаться с девушками». У меня кровь застыла в жилах от этого взгляда. Нахлынули воспоминания.
Вассар, 1973 год. Я принадлежал к ничтожному мужскому меньшинству в маленьком зеленом мирке, устроенном женщинами и для женщин. Меня всегда угораздит связаться с плохой компанией — разнузданные, кровожадные, опасные, нюхающие кокаин, сидящие на «колесах» депрессивные маньячки. Большинство из них были чуть старше и гораздо опытнее меня семнадцатилетнего. Сидя каждый вечер в столовой колледжа, а потом в ближайшем баре в компании восьми-десяти девиц, я постигал, иногда весьма болезненно, что кое в чем девочки дадут мальчикам сто очков вперед, особенно если держатся стаей. Пили они больше меня. Говорили о таких вещах, что я краснел. Оценивали свои сексуальные победы минувшей ночи по десятибалльной шкале и намечали себе первокурсников — обводя их фотографии кругами в буклете «Добро пожаловать в Вассар» — так, наверно, гангстеры выбирают жертву.