Если быть эксцентричным – значит жить в такихусловиях, то надо признать, что в эксцентричности есть свои преимущества!
Дом на Сэвилл-роу, не будучи роскошным, отличался отменным комфортом. Впрочем, задача его поддержания упрощалась благодаря исключительной однотипности привычек хозяина. Тем не менее Филеас Фогг требовал от своего единственного слуги четкости и пунктуальности поистине экстраординарных. В тот день, 2 октября, онуволил некоего Джеймса Форстера, поскольку малый провинился: принес ему для бритья воду, подогретую до восьмидесяти четырех градусов по Фаренгейту вместо положенных восьмидесяти шести. Теперь он ждал его преемника, который должен был явиться между одиннадцатью и половиной двенадцатого.
Филеас Фогг плотно уселся в кресло, сдвинул ноги, будто солдат на параде, уперся ладонями в колени, выпрямился, вскинул голову и устремил взор на стрелку настенных часов – сложного устройства, показывающего день недели, число и год, а не только часы, минуты, секунды. Как только прозвонит половина двенадцатого, мистер Фогг должен, согласно своей ежедневной привычке, выйти из дому и направиться в Реформ-клуб.
Тут раздался стук в дверь малой гостиной, где расположился Филеас Фогг.
На пороге показался уволенный Джеймс Форстер.
– Новый слуга, – объявил он.
Вошел малый лет тридцати, поздоровался.
– Вы француз и зовут вас Джон? – осведомился Филеас Фогг.
– Жан, если мсье не против, – уточнил вновь прибывший, – Жан Паспарту. Это прозвище ко мне прилипло, оно говорит о моей прирожденной способности выходить сухим из воды. Я честный человек, мсье, но, сказать по правде, занятий поменял много. Был странствующим певцом, наездником в цирке – трюки выделывал не хуже Леотара, танцевал на проволоке, как Блонден. Потом, чтобы с пользой применить свои таланты, стал учителем гимнастики, а под конец еще поработал в Париже пожарным. У меня на счету даже найдется несколько выдающихся пожаров. Но вот уже пять лет, как я покинул Францию, чтобы испытать вкус к жизни в домашнем кругу, и нанялся в Англии лакеем. А теперь, лишившись места и услышав, что мистер Филеас Фогг – самый аккуратный и положительный джентльмен во всем Соединенном королевстве – ищет слугу, решил предложить мсье свои услуги в надежде пожить у него так спокойно, чтобы даже от прозвища Паспарту избавиться…
– Против Паспарту я не возражаю, – ответил джентльмен. – Мне вас рекомендовали. Я получил о васхорошие отзывы. Моиусловия вам известны?
– Да, мсье.
– Хорошо. Сколько на ваших часах?
– Одиннадцать двадцать две, – сообщил Паспарту, вытащив из глубин жилетного кармана огромные серебряные часы.
– Они у вас отстают, – сказал мистер Фогг.
– Прошу прощения, мсье, но это невозможно.
– Отстают на четыре минуты. Неважно. Достаточно учесть запаздывание. Итак, начиная с этого момента, то есть с одиннадцати часов двадцати девяти минут сегодняшнего дня, среды 2 октября 1872 года, вы у меня на службе.
Сказав так, Филеас Фогг встал, взял в левую руку свою шляпу, привычным, доведенным до автоматизма движением водрузил ее на голову и удалился, не прибавив ни слова.
Паспарту слышал, как дверь подъезда захлопнулась в первый раз – это вышел на улицу его новый господин. Затем послышался второй хлопок – Джеймс Форстер, его предшественник, в свой черед отправился восвояси.
В доме на Сэвилл-роу Жан Паспарту остался один.
Глава II
в которой Паспарту убеждается, что, наконец, нашел свой идеал
«Черт возьми, – сказал себе Паспарту, поначалу малость огорошенный, – таких живчиков, как мой новый хозяин, я встречал только у мадам Тюссо!»
Здесь следует пояснить, что «живчики» мадам Тюссо – восковые фигуры, на которые лондонцы валом валили поглазеть, выглядят и впрямь весьма натурально, им не хватает только дара речи.
За краткие мгновения своей только что состоявшейся встречи с Филеасом Фоггом Паспарту успел быстро, но тщательно рассмотреть своего нового господина. Это был мужчина, по-видимому, лет сорока, с красивым, благородным лицом, скорее бледным, чем румяным, с великолепными зубами, высокого роста, без малейшего намека на полноту, со светлыми волосами и бакенбардами, с гладким лбом, не тронутым даже легчайшими морщинками на висках. Казалось, ему в высшей степени присуще то качество, общее для всех, кто более склонен делать дело, чем поднимать шум, которое физиономисты называют «спокойствием в действии». Невозмутим, флегматичен, веки неподвижны – законченный тип хладнокровного британца, чью несколько напыщенную манеру так метко воспроизводит волшебная кисть Анжелики Кауфман. Рассматривая сего джентльмена в различных ситуациях бытия, следовало предположить, что он ни при каких обстоятельствах не утратит уравновешенности, безукоризненной, словно хронометр «Леруа» или «Эрншоу»: Филеас Фогг и в самом деле являл собой воплощенную точность, о чем явственно свидетельствовало «выражение его стоп и кистей рук», ибо конечности человека, как и у животных, выдают все движения страстей.