УЛЫБКА СФИНКСА
Руины — это замедленное крушение. Благодаря протяженности драмы во времени мертвая красота может принять облик женщины, превратившейся в статую, застывшей скорости, гула, ставшего тишиной, даже если не успела к этому подготовиться. Протяженность уберегает ее только от гримас и поз пугающей насильственной смерти. Но вокруг нее обитает страх.
Сфинкс и пирамиды — мизансцена, способная устрашить простодушный народ.
Мизансцене, придуманной астрономами, нужны звезды и лунный свет. В ненастную погоду или при нехитром театральном освещении, когда зрелище повторяют днем, все теряется.
Этот жалкий пес, служивший незрячему и ослепший вслед за ним, — Сфинкс, сторож пирамид, тоже обзавелся сторожем, который освещает его с помощью магния за несколько пиастров.
Магний — изобретение, достойное жрецов Египта. У этих первоклассных химиков наверняка было вместо него какое-нибудь средство. На секунду магний переносит Сфинкса на край освещенной зоны, выделяет его из остального мира, придает сходство с обломком судна, выхваченного маяком, изобличает ироничную улыбку шпиона, которого застали с поличным, осветив лучом карманного фонаря.
Магниевая вспышка гаснет, и мы словно читаем его мысли:
«Ну да, я шпион, и что? Разве вам это что-нибудь дает? Какой державой я завербован? За кем шпионю? Что выведываю? Из нас двоих вам это открытие принесет больше хлопот. Поверьте. Спрячьте в карман свой фонарь, оставьте меня и ложитесь спать, как будто ничего не видели».
Но мы не уходим. Многие тысячи взглядов скользили по этому лицу, оставив свои следы. Взгляды-слизняки затянули его клейкой пленкой, и мы вынуждены добавить еще: от него невозможно отвернуться.
Невидимая толпа выталкивает нас вперед, не дает отступить, обрекает Сфинкса на одиночество в многолюдье.
По счастью, он обитает в своей медвежьей яме. Туристы, которые расписываются на знаменитых памятниках, не оставят на нем автограф, потому вниз не спускаются. Они наверстывают упущенное в пирамидах, где даты и рисунки на каждом шагу.
Этой ночью жаловаться нам не на что. Мы одни. И никого не встретим; ни одной парочки из тех, кого определенно привлекает этот тонкий песок и тайники.
Наша прогулка напоминает рождественскую ночь 1916 года в окопах у Изера. Тогда наступила такая же тишина (никто не стрелял, было перемирие), такая же торжественная пустота, и тени от магниевых вспышек немецких ракет танцевали на таком же песке с вырытыми в нем коридорами и могилами.
И та же луна освещала судьбоносного Сфинкса.
Луна словно припорошила снегом бельгийский и египетский песок. Я привыкаю к Сфинксу, он становится ближе, превращается в животное, вылепленное из снега и оставленное детьми. Для работы был собран снег, теперь вместо него яма; осыпания, трещины, расселины в камне дополняют иллюзию.
Не от детских ли снежков приплюснут нос у снеговика? Утверждают, что дело тут не в снежках, а в ядрах, что это все солдаты во время египетской кампании. Абсурдная легенда. Это не ядра и не снежки. Наполеон уважал величие. До него грабили, жгли, рушили, чтобы украсть золото. Уважение к царским могилам началось с момента завоевания — генерал внушал его своим солдатам[1].
Впрочем, вряд ли Сфинксу было что терять. Нос не изменил бы его физиономию. В его приплюснутых чертах обобщены народный феллахский тип и черепа женщин, укутывающихся в черное, когда дует самум.
ТЕРМИТЫ
Сфинкс возникает из обратного хода веков. Чем он ближе, тем меньше кажется: таково всякое истинное величие. Он дает себя приручить и станет есть у нас с руки.
Я боялся колоссальных размахов Египта, но его колоссов не назовешь неимоверными: они не могут поколебать шкалу, которой люди измеряют землю. Это племя гигантов, только и всего.
Конечно, Сфинкс отличался внушительностью и в дни праздников походил на царицу муравьев, восседающую посреди муравейника, как золотой телец.
1
Свидетельство тому - музей в Гренобле, хотя в «Мемориале» он весьма небрежно отзывается о руинах египетской пустыни. (здесь и далее прим. автора.)