Венеция, Акрополь, Сфинкс, Версаль, Эйфелева башня, поэтическое старье, священная пыль, остов для фейерверков прошлого. Чем чаще мы станем оглядываться в сторону исходной точки, пока удаляемся от нее, тем заметнее небо будет смещать свои звезды, а часы бодрствования соответствовать часам сна и тем чаще мы будем наблюдать, как идет подготовка к нашим похоронам.
6 часов 30 минут утра. «Кароа» отчалила в шесть, а я и не заметил. Всю ночь — выкрики лотового матроса. Стоя впереди, справа, он раскачивает трос с грузом на конце. Груз уходит под воду. Он спускает трос и издает клич: три высоких звука.
МАЛАККА
Остановка в Малакке — полное разочарование. Малакка, судя по всему, живет сельской жизнью — в полном смысле европейской и благородной. Похоже на маленький провинциальный городок, где полно автомастерских, бумажных фабрик, заводов, школ, методистских церквей, магазинов, спортивных площадок. Клубы и бойскаутские лагеря. Упражняются духовые оркестры. Есть тиры. Развалины храмов. Кулеврины. Редкие старухи еще ходят на культях: гусиные перья на задранных носках их обуви покрашены яркой тушью. Редкие старики носят косы. Здесь особенно грустно, что исчезают обычаи. Народ недружелюбный, как рыбаки в Вильфранше. Только сикхи с их непослушными амазонскими гривами верны себе.
Солнце съедает краски. Вечером они воскресают в перламутровом тумане. Влага смывает пыль. Можно подумать, будто морские растения и мертвые раковины оживают в прохладной воде.
Гибискусовые изгороди. Носильщики называют их «обувные цветы», потому что окрашивают свои сандалии кармином из этих крупных замысловатых цветков, высовывающих язык.
Овощи. Улица-канал. Великолепные джонки из дорогой древесины с огромным глазом впереди.
Моряки, чтобы принять душ, поднимают грязную воду в ведре, привязанном на конце веревки. Затем моются в набедренных повязках. Они сжимают кулаки и что есть сил растирают себя.
В Малакке невозможно нырнуть прямиком в мир улиц и найти там жемчужину. Надо было бы существовать по-английски. Мы спешим вернуться на корабль, который отходит в семь часов.
СКРЫТЫЕ СМЫСЛЫ
Живописность и вычурная красота очень редко не доводят нас до усталости, до смертельной хандры. Формы, линии, краски обладают силой, которую человек Запада использует как попало, а человек Востока все пропускает через нее.
Восприимчивых гнетет нестройность пропорций. Глупость архитектора опаснее любой другой, ведь от ее влияния не уйти. Дело тут вовсе не в плохом или хорошем вкусе. Само место изматывает, отравляет, вытягивает все соки, неслышно, исподтишка навлекает чары и порчу. Отель или корабль могут стать источником странных лишений. И вы не будете знать, чему обязаны недомоганием, которое подтачивает ваши силы. Окоченевшая душа теряет гибкость. Болезнь не поддается анализу. Сначала вы смеетесь над уродством; оно вызывает любопытство, возмущает. И мало-помалу пропитывает вас ядом; ваш организм отказывается расцветать. Косоглазие, хромота, смерть.
Востоку знакомы эти страшные силы. Ими он пользуется, чтобы чинить вред или очаровывать. Индийский храм, китайская пагода могут нас загипнотизировать, околдовать, привести в возбуждение, усыпить посредством своих пространств, сводов, перспектив.
Памятник, который служит нам сейчас или служил в прошлом, не вызывает усталости. Колизей служил, Акрополь служил. Сфинкс служил... Поэтому они нам нравятся. Необязательно знать, чему они служили, необязательно ими пользоваться. Сам факт, что они возникли из некой надобности, что их строителями руководила какая- то цель и вынуждала подчиняться правилам, избавляет их от всяческой неупорядоченности и легковесности. Идет ли речь о том, чтобы удивлять, восхвалять, возвышаться, даровать мертвым зарок продолжения жизни в сходстве с двойником или благодаря этому сходству отпугивать разорителей могил — отправная точка всегда не случайна. Великие эпохи не ставят нас перед лицом эстетских творений. Птицы боятся пугала, мы — нет; но одна лишь потребность добиться цели вдохновляет крестьянина, который его создает и освобождает от «духовной» роли. В этом красота пугала. И негритянских масок, тотемов, египетских сфинксов.
Весомые и почти всегда тайные мотивы лежат в основе тысячи нюансов, которыми выткана суетливая красота мира. Своеобразие может показаться нам бесцельным, но в его выразительной силе всегда есть скрытые корни.