Все звери пойманы накануне — от какаду серо-стальной расцветки с кораллово-розовыми щеками до крокодилов, которые, провалившись в зловонную тину, напоминают ссохшиеся, подбитые по краям гвоздями, зевающие башмаки Чарли Чаплина. Питоны — как рулоны из половых тряпок. И где-то, бог знает где, среди этих черных рулонов, — голова Каа с розовыми и желтыми вкраплениями — расколотая, растрескавшаяся, размозженная, превращенная в месиво в неведомой схватке. Здесь все герои «Книги джунглей»: Балу с приплюснутым носом — грустно ему за прутьями клетки — и Шер Хан, плененный позавчера. Осиное гнездо над жаровней не смотрелось бы так жутко, как пленный тигр, вжавшийся в угол клетки. Внутри у него мотор неизмеримой силы, и эта идеальная машина смерти дрожит от гнева перед непрочной стенкой. Слышится «эх!», «эх!», «эх!» — словно связанный борец все не может поверить, что все кончено, и ненавидит себя за то, что проиграл. «Эх!», «эх!», «эх!» Бешеный рев, яростные стенания, приступы законного возмущения и отчаяния заряжают его батареи, распаляют, заставляют играть усами, когтями, желтыми волнами, агатовыми и изумрудными молниями. Морда, вспыхнувшая, разгоряченная, раскаленная добела. «Эх! Не может быть, этого быть не может! Ужасно, несправедливо. Кто будет охотиться для моей жены и сыновей? Где они? Если бы я знал! Как же я так?.. Эх! эх! эх!..» Вот что выражают его напряженные мышцы, яростные лапы, бешено клокочущая утроба, хрипящее горло и рычание, рвущееся из души.
Он подчинится. Станет почти послушным, слепым. И у него будут глаза из лунного камня, как у другого тигра, чуть поодаль, который живет в своей клетке уже семь лет.
Под кустом гибискуса с красными кокардами сдвоенных цветков — королевская кобра. Похоже, благороднее экземпляра не найти. Хранительница сокровищ. Ее рассматривают за стеклом, потому что яд, которым она плюется, смертелен, если попадет даже на легкую царапину. У кобры заканчивается линька. Над коровьей лепешкой своего темного тела она раскрыла капюшон и подняла голову — набалдашник трости, инкрустированный слоновой костью и эмалью — розовой, кремовой, черной, светло-желтой. Бросаясь на стекло, она сломала нос. Ей больно, но она сдерживает гнев. Смотрит на меня. Раздумывает. Колеблется. Она кобра. Мы тоже могли бы оказаться в ее шкуре. Моргает маленькими серыми глазами-шариками (один пока наполовину прикрыт кружевом отмершей кожи). Медитация уносит ее дальше звезд. Как и тигра, бунт словно распаляет ее изнутри, и в сумраке читается на просвет неяркая мозаика черепа и шеи.
Маленький малайский Маугли вопит от страха, когда Паспарту пытается взять его на руки. Успокаивается, когда его сажают на решетку возле большого четырнадцатифутового питона.
Он трогает питона. Колотит по решетке.
Дикая golden cat меньше полицейской собаки. Скрестив лапы и прикрыв глаза, наблюдает. Благодаря позе юного жестокого принца и сложному гриму у нее как будто два рта — один над другим: фальшивая уничтожающе-ироничная улыбка. Как молния свидетельствует о смертоносных тайнах неба, так же и тигр, кобра, крокодилы, золотая кошка, а иногда ароматы плюмерии или плотоядные растения, венценосная головка мака с опиумной испариной, туканы в шальном оперении выдают насыщенность соков земли, на которой мы оказались. Лианы вытеснены усадьбами, дорогами, парками, угодьями, церквами и гостиницами, но почва, а также солнце и дожди, которые делают ее плодородной, не меняются. Англичане и японцы это знают. Представьте богатства, которые эта страна может предъявить иссякающей Европе.
Нас везет на своей машине Жюж, директор Банка Индокитая. Он из той породы колонистов, которые умеют находить ключи к сердцам аборигенов и держаться в строю. Он не погряз в полу-ориентализме. «Главное — понять, хочешь ли ты погрязнуть», — говорит он.
Чиновники, решившие изучить китайский... У них все начинает валиться из рук. Их мозг работает выплесками каламбуров. Они утрачивают связь с реальностью, скользят по наклонной снов, опиума души, который овладевает ими и способен погубить европейца, но не сослужить ему службу.
Не все торговцы зверьми богаты так же, как наш. В самых неприметных уголках Сингапура можно купить гориллу, львицу, четырнадцатиметрового питона, кобру или какого-нибудь тапира — беззащитных, оставшихся без когтей и яда, но таких уродливых и грязных, что ни один зверь не польстится на них в качестве пищи. Китайский торговец показывает этот товар в подсобных помещениях магазина. Он скидывает холстину с клетки, залатанной с помощью старых веревок, как крышку со старенькой коробки с печеньем.