Чем больше я раздумываю над явлением, заставившим нас поверить, будто в Сингапуре у нас была долгая остановка, тем отчетливее замечаю странную усталость, которая сковывает нас, заставляет колебаться, прежде чем сделать малейшее движение, вижу наши худые желтые лица в зеркалах и ощущаю флюиды, миазмы, чары, очарование, колдовство, творимые древним призраком джунглей. Нельзя безнаказанно одомашнивать места, олицетворенные коброй и тигром. Газоны, теннис, банки не мешают дыханию Сингапура, прерывистому, как в брюхе зверя недалеко от экватора. Это крайняя оконечность Азии. Человеческие формы здесь словно тают, становясь ручьями пота, кожа окрашивается от соприкосновения с карри и шафраном грозовых небес. В Сингапуре между шестью и семью часами, после дождя, я видел драматичный и ясный свет — такой же, как в некоторых воспаленных снах.
Да, джунгли продолжают невидимо расти, расширяют призрачный спектр своих ловушек, вскармливают призраков своих зверей. Их ароматы стелются по земле, яды витают в воздухе; последний уличный факир прячет их в корзинах, которые переносит старый слуга с седой бородой. Этот красивый остров и красивый город обладает еще и тайными свойствами, которые искажают время и создают его, как пейотль искажает ракурсы и раскрашивает все, что мы видим. Ему удается заронить в нас зерна смерти, которые затем прорастают и мстят. Живым чувствам безнаказанно не преодолеть эти старые уничтоженные джунгли, к ним пристает новый облик, в котором их заставляют жить дальше. И только у англичан есть против этих чар броня безразличия — доспехи флегматичного джентльмена.
6 МАЯ
Сила японца в верности композициям из нескольких декоративных тем, всегда одинаковых. Эта верность столь очевидна, что отражение иллюминатора на перегородке в ванной напоминает фабричную марку. Заснеженная вершина, лодки, мосты, цветущая ветка на переднем плане, на фоне лунного неба: Японии не выйти из идеального круга, который Хокусай рисовал вместо подписи.
Франция гибнет от чаевых и скидок. Повинный японец приносит себя в жертву на алтаре предков. Алтарь предков во Франции — это шерстяной чулок с припрятанным золотом, надежный тайник и клич: «Спасайся кто может!»
Этой ночью нам приходится перевести часы на тридцать минут вперед; корабль скользит по практически гладкому морю. Невозможно не понять, что мы огибаем шар, окруженный пустотой. Луна на столпе, представляющем собой тень. Справа и слева от него особая яркая бледность неба выделяет границу моря, и от горизонта к нам пролегла мерцающая широкая полоса, по которой мечутся призраки яликов, рыбаков, гребцов, словно увлекаемых течениями. Сумрачное сердце корабля бьется мощно и ритмично, растрясая наши внутренности, и к моей усталости добавляется недуг, представляющий собой не морскую, но машинную болезнь.
9 МАЯ
Полдень, по коридорам только что пронесли ксилофон: объявляется ланч. Справа от нас, со стороны Китая, плывет засушенный парусник, гигантский мертвый лист, торчащий над морем.
ГОНКОНГ, ВЕЧЕР, ВОСЕМЬ ЧАСОВ • ДРАКОН • ГОРОД ЗНАМЕН • ЧУДЕСА В АНТРАКТЕ
Матросы повесили шкуру змеи сушиться на леере. Восемьдесят сантиметров в ширину, шесть метров в длину: идеальный передний план, чтобы наблюдать, как приближается Китай. Ее бежевые, желтые, черные краски, орнамент из пятен и геометрических переплетений — прообраз всех циновок в курильнях и золотистого налета, возникающего на самых незаметных предметах, которыми пользуются китайцы.
Стало почти холодно. Море теперь совсем не японское. Оно разворачивает вокруг корабля серые морщинистые кожаные волюты, и словно огромные бледные медузы накрывают собой подвижные облака из туши, которые разбиваются о киль и тянутся чернильной фиолетовой кромкой. Ночью чернила будут фосфоресцировать.
Китай дает знать о себе уже несколько часов — именно так, как я описал: в замедленных порывах ветра, несущих сухие листья и бабочек-пядениц, прилипших к обломкам коры — джонкам.
Сумрачные острова с непрерывной белой линией обрывистых берегов и маяками. Мы вдруг заметили, что наступила ночь, потому что Гонконг появился там, где мы этого не ожидали, и узнали его только по расположению огней: они причудливо рассредоточились от подножия холма к вершине, и каждый выглядел тревожно и значимо, как сигнал. Небесная гора с мерцающими яркими созвездиями не может принадлежать больше ни одному побережью мира, как китайская ночь, созданная из теней, полутеней, туманов и ореолов не похожа ни на одну другую ночь.