Каюты любви — два на два с половиной метра, улочки — три метра. Адский лабиринт. Лабиринт, из которого эти девушки не выходят.
Звучит заунывная дудка. Две монотонные ноты. Это слепой массажист. Идет на ощупь — дело нехитрое: фасады почти смыкаются, — предлагает услуги и предупреждает о своем приближении. После слепого массажиста и его дудки Паспарту не выдерживает. Он требует, чтобы мы вернулись в отель, и мы торопимся прочь между двумя рядами мишеней, живых мишеней — красивых восковых шевелящихся голов.
Не буду описывать делегацию юных поэтов, юных художников и художников официальных. Коробка Паспарту забита моими книгами на японском языке, другими коробками, в которых тоже коробки, а в них — еще; там же письменные принадлежности, палочки для туши, кисти и альбомы.
Я открываю выставку традиционных какемоно и выставку работ юных художников.
Создатели какемоно носят костюмы предков. Молодые художники — фуражку и монпарнасский твид. Сколько находчивости, сил, приязни и энергии потребовалось с одной и с другой стороны. В этом основы империи и ее вершина.
«Президент Кулидж» покидает Йокогаму в шесть часов. Без десяти шесть я прохожу по трапу, впереди — фотографы, которые, пятясь, берут нас в объектив. Без пяти шесть я еще подписываю открытки. Судовой оркестр (корнет-а-пистон, саксофон, тромбон и большой барабан) исполняет душераздирающую прощальную музыку. Две серпантинных ленты соединяют корабль с пристанью. Ветер раздувает их, переламывает, спутывает. Наши новые друзья вдали машут платками. Шесть часов. Слева миниатюрный автомобиль раздвигает миниатюрную толпу. Видно, как выходит миниатюрный Чарли Чаплин; миниатюрная Полетт Годдар поднимается на борт. Басом заголосили гудки. Чарли Чаплин вырывается из рук журналистов. Надев фетровую шляпу а-ля Наполеон, сунув одну руку под жилет, а другую заведя за спину, этот одиночка, которому везде дом родной, и потому чувство дома ему незнакомо, взбирается по трапу и соскакивает с него в пируэте. Вот и все. «Кулидж» плавно скользит. Отдаляется набережная. Отдаляется остров. Наши друзья на берегу уменьшаются, исчезают, но по-прежнему подают невидимые знаки. Я опускаю платок. Паспарту повторяет мой жест. Две бабочки из «Кагами-дзиси» порхают и садятся на море.
КУРОЯКИ
Старинная токийская лавка уцелела в катастрофе. Изящное черно-золотое чудо. Ее эмблемой служат гигантские черепахи. В этой травяной лавке продают приворотное снадобье. Хозяйка отпускает его без тени иронии. Обожженные ящерицы в маленькой миске, самец и самка, лежа друг против друга, сохранили свои изящные черты. Перетрите их в порошок. Половину дозы храните у себя в кармане, а остальное незаметно бросьте на девушку, чьей любви хотите добиться. Снадобье умножает богатство этой семьи: уже пятое ее поколение продает яблоки, говяжьи сердца, жаб, черепах, карпов, летучих мышей, иловых червей, обезьяньи головы в банках, глядя на которые сначала видишь только мерцающий уголь. Вот вам терапия Курояки. Вот откуда взялся котел Макбета или Фауста. У всего в легенде есть конкретный источник, и его обнаружит внимательный путешественник. Я увожу очаровательную обезьянью голову, настоящий череп Йорика из легкого костного угля (это средство уберегает от безумия), и три небольшие миски с порошком из ящериц, чтобы сводить с ума девушек.
МИКРОБУС
В Токио одна дама-американка подарила мне сверчка в клетке. Паспарту окрестил его Микробусом. По ночам Микробус выбирается из клетки. Он спит на крышке термоса и восхитительно играет на продолговатой зеленой гитаре, слитой с его телом. Вот сказка, которую я сочинил, чтобы развлечь Чаплина.
«Подарок микадо»
Император Японии должен был прислать мне сверчка по имени Микробус, но у него была только клетка, а в ней — легкий восточный ветер. Этот легкий восточный ветер, пойманный осенью, освежал его летом. Словом, император нуждался в совете, но получить его он не мог, поскольку никому в мире не дозволено к нему обращаться. Никому, кроме герцога О’Кея, коннетабля клеток, который может говорить с императором один раз в семь лет, в воскресенье, с шести до восьми часов утра о том, светит ли солнце и не чихнула ли накануне императрица-мать.