Вторник, сегодняшняя ночь. Вторник, завтрашний день. Вторник на бис. 26 мая продолжается и выходит за рамки правил. Наша надежная система начинает давать сбои. Люди терпеть не могут понятия, сбивающие их с толку. Они стремятся забыть то неведомое, соприкоснуться с которым заставляют их сны и некоторые необычные явления. Дама рассматривает журнал, на обложке которого та же дама рассматривает журнал, и на обложке все та же дама, только меньше и меньше, она без конца уменьшается. Меньше? Нет.
Уменьшиться, вырасти — это тоже эстетика. Такова истина. И все тут. Оксид азота вводит нас в копошащийся мир, где индивид не имеет смысла. Удивление не знает границ, когда возвращаешься к индивидуальному — к пестующей нас сильной руке, к широкому лицу дантиста, к лампе, комнате, креслу. Поэт живет в реальном мире. Его недолюбливают, потому что он тычет человека носом в собственное дерьмо. Человеческий идеализм ничто по сравнению с его неподкупностью, несовременностью (истинной современностью), с реализмом, который люди принимают за пессимизм, с порядком, который они называют анархией. Поэту чужд регламент. Долго считалось, что он регламентирует неопределенность. В тот день, когда публика поняла его истинную роль, он стал ее сторониться.
ПОСТСКРИПТУМ
Пожалуй, самое время сказать, что, обежав вокруг света, перестаешь признавать идею порока.
Сила Европы только в пороке, в преступлении. Как ни прискорбно, ее добродетель пошла. Деятельная добродетель — редкость. И только она поистине свята: как свят поэт или житель Востока.
Что, если падение ангелов — это падение углов? (В иврите и то и другое называется одним словом.)
Сила порока в том, что он не терпит посредственности. Слабость нашей добродетели в том, что она ее терпит, обрекает себя на нее и к ней стремится. В супружестве, например...
Прелесть Востока в добродетельном пороке; в благородстве порока; в его естественности. Деятельная добродетель — она для всех. Вот почему поэта уважают. Поэт — Number Оne.
Стоит ли бояться поэтической точности в мире, где любая деталь одежды, туалета и стрижки обусловлена правилами совместимости? В восточном городе поэт наконец может свободно дышать. Все здесь — шествие; упорядоченное и шальное.
ОККУЛЬТНЫЕ СИЛЫ
В фойе, где пассажиры ждут своей очереди, держа паспорта, ко мне обращается Виктор Сассун: «Похоже, вы пишете о нас весьма забавные вещи». Я вынужден ответить правду: это не личный дневник, а те, кто читает меня в «Пари-Суар», требуют статей, выходящих за рамки светской хроники.
Еще мне хотелось ему ответить: «Случись мне писать о Викторе Сассуне, наверняка рассказ был бы не столько забавным, сколько захватывающим, ведь этот заметный персонаж, словно одержимый жаждой мести, развернулся в Китае, как “роллс-ройс”; с помощью трости (он хромает после ранения на войне) отыскивает сокровища, а под стеклянным моноклем хранит свой глаз-калькулятор; так что он достоин куда больше, чем заурядных заметок в светской хронике».
После Чарли Чаплина, которого я не сравню ни с кем, фигура Виктора Сассуна выделяется в панораме нашего путешествия, как горельеф.
Представителей Старого и Нового Света обыгрывает в покер неуловимая шайка, пользуясь тем, что о ней ничего не известно. Если силу назвать (будь это хоть молния в небе), она иссякает. Теперь я убежден, что есть оккультные силы, Властители мира. Но настоящая политика — как настоящая любовь. Она хранит свою тайну. Франкмасонство — ничто по сравнению с тайной организацией, которую я подозреваю. Ее следы я обнаружил повсюду.
ГОНОЛУЛУ, 29 МАЯ
Гонолулу — это Гонолулу. Невозможно полнее выразить наше представление об этом острове с радостным названием. Открывает бал статуя черного короля Камеамеа в золотом плюмаже. Бал дается в саду: в долине среди гор. Костюм — ожерелье и венок из крупных благоуханных цветов. У берега в накатывающихся волнах нежатся цветущие купальщики. «Жиголо морей» скользят по волнам, вставая на дыбы, или укрощают пенных скакунов, садясь на них верхом. Эти молодые тритоны с приплющенными лицами и темными гибкими телами, в розовых венках, которые они поправляют на голове, как сутенер фетровую шляпу (у некоторых шляпа, а сверху венок), утратили свою изначальную невинность. Они учат своим играм американцев, и уроки морской эквилибристики иногда заканчиваются плачевно. У расовых предрассудков особые границы. Гавайскую молодежь в этом смысле уже не проведешь. «Жиголо морей» прекрасно знают что к чему. В искусстве разбоя для них не осталось тайн. Они знают, за какое оружие браться, ведь смертельно опасным может стать даже укулеле.