Микробусу не сидится на месте. Машина раскачивается, и невидимый левый винт своими лопастями превращает в пыль снежные замки и крепости.
Мы вылетели в полдень. В два часа машина, не дрогнув, садится в Лос-Анджелесе.
Между Лос-Анджелесом и Голливудом Паспарту выпускает Микробуса и забрасывает его в калифорнийскую траву. Он бы не пережил, если бы наш спутник начал умирать у него на глазах на «Иль-де-Франс». Милый Микробус, знаменитый сверчок, попытай же счастья в Лос-Анджелесе. Паспарту швырнул тебя недалеко от декораций Дальнего Запада, которые строят рабочие. Кстати, какой-то сверчок получит роль в следующем фильме Чаплина. Может, и тебя подберет режиссер и тогда я снова увижу тебя и услышу с экрана? Я узнаю твои усики и среди тысячи голосов точно узнаю твой голос.
Принимая нас в Голливуде, Кинг Видор спрашивает о тебе .
Он снимает типично голливудский фильм. Ковбойское ранчо. Я вспоминаю «Аллилуйя!», сколько впечатлений было тем утром в Париже, в кинотеатре в квартале Мадлен! Поль Моран привез нам совсем свежий фильм. Помню выразительность первых ненавязчивых, но драматичных шумов. Два человека преследуют друг друга среди болот...
Кинг Видор заканчивает работу, и мы вместе выходим через номера и вестибюли подозрительного шанхайского отеля. Это другой фильм, с Гэри Купером. Китайская обстановка настолько правдива и пронзительна, что мы словно переносимся на двадцать дней назад, и наши сердца сжимаются.
Почему сжимаются наши сердца?
Потому что мы вот-вот вернемся в мертвые города, к фальшивой роскоши, к мнимому уюту и изяществу Запада, вкусив истинную роскошь, уют и изящество Востока. Бомбей, Рангун, Пенанг, Гонконг, улицы Индии и Китая, где как будто никто никогда не работает, где самые прекрасные и странные существа в мире — сикхи, например, — похожи на полубогов, которым некуда, совершенно некуда спешить, они прогуливаются, едят, спят, сидят, опустившись на свои восхитительные ноги, демонстрируют тяжелые золотые тела под искусно драпированными тканями и шелковыми лохмотьями; в тех краях широкополая шляпа и сандалии Меркурия наделяют крылатой походкой последнего кули, а магазины и дома прямо перед тротуарами распахивают двери в театры с поэтичными декорациями и освещением.
За мелкую монету Китай предложит вам охапку гардений в легкой плетеной корзине. Для того, кто беден душой, гардении уже не роскошь, потому что ничего не стоят. Для того, кто душой богат, цветок гардении не изменился. Охапка гардений — роскошь все равно. Оттуда нам далеко до дорогостоящих дешевок, позорящих Европу. В Китае достаточно быть богатым душой, чтобы стать богачом.
Голливуд с его небольшими загородными домами, выросшими над лужайками, и длинными авеню с пальмами немного нас утешает, мы учимся издалека познавать этот Париж, почти такой же вычурный и древний, как восточные города. Трудно описываемое очарование наполняет нас через Любича, человека, который лучше всех показал Париж и его золотой тлен. Марлен Дитрих, Гэри Купер существуют в атмосфере фривольных открыток и порнографических лент, хотя в сцене нет и тени порнографии или фривольности.
Искрящийся, комичный, благородный, абсурдный фильм лишь отчасти использует жестокие мотивы, особенно свойственные открыткам, из-под полы продающимся на площади Конкорд, а также самым ранним фильмам братьев Люмьер. Любич гениально овладел этой брутальной красотой, воплощенной Чаплином, помимо его старых фильмов, в «Парижанке», в «Золотой лихорадке», в «Собачьей жизни», «Малыше», «Огнях большого города» и «Новых временах».
«Желание» хоть и не похоже на «Парад любви», но точно так же, как «Парад любви», является шедевром.
Нам посчастливилось побывать на просмотре в Голливуде, столице кинематографа, в огромном зале с экраном, который превращает актеров в настоящие ожившие и говорящие статуи.
Ночью мы проезжаем по улицам мимо площадок для гольфа, освещенных прожекторами. Там добиваются совершенства профессионалы. Они выполняют драйвы, и светящиеся мячи сыплются на темные газоны, как нафталин на меха.
После фильма желтые такси, в которых компания транслирует лучшие оркестры с помощью лучших микрофонов, везут вас в «Трокадеро», дансинг для звезд. Вестибюль оформлен укрупненными фотографиями Парижа в духе Любича. Низкие лампы. Полутень. Танцплощадка, где мужчины сгибаются в три погибели, танцуя с субтильными дамами, у которых кудряшки, как на полотнах Карпаччо, в крошечных шляпах, с пышными рукавами, в узких и длинных юбках.