Отель «Амбассадор». За нашим окном, выходящим на Мэдисон-авеню, — Венеция, Большой канал, окаймленный особняками; редкие машины скользят по нему, как гондолы.
При первой же встрече Нью-Йорк перестает быть давящим городом, развеивая мои опасения. У небоскребов воздушная неподвижность тюлевых занавесок. Свежий ветер пронизывает их, окутывает, гуляет между фасадами.
Пришлось сказать журналистам, что Нью- Йорк — тюлевый город, там не приходится вдыхать духовную пыль. Они понимают наполовину. Переводят: «Поэт полагает, что Нью-Йорк одет в женское платье». Я не произносил этих нелепых слов, но, если бы сказал, был бы последовательным и добавил бы: «Ведь ваш город — жертва моды на раздевание, через четыре дня платье спадет, и останется Рубенс, статуя Свободы — обнаженная, молодая, пышнотелая, которая смущала бы наших военных».
В «Радио-Сити» нас забросило на самую верхотуру. Мы завтракаем. Смотрим с террасы на парк, небоскребы и реку.
Нью-Йорк — это каменный сад. Каменные растения выбрасывают побеги — совсем высокие и чуть пониже, — и их вершины зацветают. Газоны, зеленые бордюры, игровые площадки, шезлонги, солнечные купальни, разноцветные зонтики венчают эти серые башни Нотр-Дама с парниками и оросителями, залитые солнцем джунглей, и балансируют на ходулях соборы и греческие храмы.
«Радио-Сити» — это здание и город в городе. Я осматриваю его бегло, поскольку догадываюсь, что Нью-Йорк уготовил мне более яркие сюрпризы. После Акрополя и Башен молчания, после Сфинкса «Радио-Сити» вполне оправдывает ожидания путешественника и дополняет череду общеизвестных мест, которые, встречаясь на нашем пути, составляют кругосветное ожерелье Жюля Верна.
Толкаемые невидимой струей лифты взмывают вверх и сползают, как растительный сок с шестидесятиэтажных стеблей. Двери открываются и закрываются так быстро, что иногда наша группа разделяется надвое, и потом становится сложно собрать всех вместе. Мой сопровождающий спрашивает: «Вы в детстве не мечтали о доме, в котором все двигалось бы, как по волшебству, и который был бы похож на “Радио-Сити”?» — «Нет. Я мечтал о чудесах господина Ветра и госпожи Грозы, о карманном театре, где выступали бы крошечные актеры, о коробке, в которой был бы заперт солнечный луч. Здесь можно следить за светящейся кривой моего голоса, видеть через стекло, из ложи-аквариума, играющий оркестр, но не слышать его, и слушать этот же оркестр в пустой комнате, кричать в трубки, которые усиливают звук, и в трубки, которые его приглушают, смотреть, как имитируют скачущую лошадь и войска на марше, но, признаться, мое детское воображение уносилось дальше, так что гусенице-науке, пересчитывающей свои лапки, нелегко было бы за мной угнаться. Нет такого левого, который был бы левее поэта, нет открытия, способного пленить его грезы, и если в одном срезе пустоты оказывается тишина, насыщенная звуками музыки, то сколько еще срезов предстоит сделать, чтобы извлечь из неведомого наполняющие его и окружающие нас миры?»
Вот вам простая задача: колбаса сохраняет колбасный вкус, когда ее режут поперек, может ли она потерять его, если разрезать палку в длину? А ведь именно это происходит со световым пучком в кино. Рассекайте его поперек на все более широкие плоскости, и изображение будет становиться все шире. Рассеките его вдоль. Изображение осталось, но наш взгляд перестает его считывать.
Если всерьез над этим задуматься, то доморощенные диковины «Радио-Сити», которых раз-два и обчелся, останутся далеко позади.
Незнакомый плод, который я вкусил в Рангуне и нигде больше не находил, запомнился мне ярче, чем эти устройства, совершенствующие старое чудо. Блюдо все то же. Только кухня разнообразится, упрощается, усложняется, делается краше. Я посещаю кухню за кухней, службу за службой, погреб за погребом, столовую за столовой, но голод и жажда остаются при мне.
В осветительной ложе театра, где главный электрик показывает мне тумблерный механизм, я поглядываю в сторону — там идет фильм — и пытаюсь немного насытиться и утолить жажду. Конечно, вращающиеся подмостки, декорации, оркестр, который можно перемещать, как метрдотель перевозит фигурный торт, а еще, разумеется, освещение и толпа девушек впечатляют меня и увлекают. Но зачем мне это? «Федра» производит фурор со старыми актрисами и скудными декорациями, так что мне милее радостная команда рабочих сцены.
Излишняя роскошь убивает творчество и укрывает нас под спудом непонятной меланхолии. Я ухожу из «Радио-Сити», перекормленный пустотой.
Надо называть вещи своими именами. Из всех утилитарных форм, из всех материалов и архитектурных конструкций, которые чему-то служат, уходит настоящая красотата, которая роднит небоскреб Рокфеллера с пирамидами, с Башнями молчания, с Акрополем. Если не считать нескольких вольных деталей оформления, которые нарушают стиль, в целом «Радио-Сити» — шедевр «новых времен», как шутит Чаплин. На улице я вспоминаю этого маленького человека и тот беспорядок, который он противопоставляет этому ледяному, стерильному и надменному порядку.