Если отказаться от гипноза традиции, то легко видеть, что еще в эпоху создания готского письма в слове могло встречаться любое количество долгих гласных, ни в одном слоге не было запрета ни на какой гласный, а редукция отсутствовала. Рефлексы ступени редукции и нулевой ступени не отличались от рефлексов нормальной ступени аблаута: например, в готском fadar ‘отец’ первое /а/ восходит к шва индогерманикум, а первое /u/ в bundun ‘они связали’ — к нулю. Не приходится реконструировать в германском и тоны типа китайских. Таким образом, в древнегерманском вообще не было словесного ударения, но было, конечно, ударение фразовое, ибо без интонации разговор между людьми немыслим. Речь германцев, живших 2000 лет тому назад, наверное, показалась бы нам состоящей из «рубленых» слогов с чередованием долгих и кратких гласных и периодическим подъемом и падением голоса на гласных и сонантах. Такое впечатление производят некоторые немецкие диалекты Швейцарии и отчасти современный исландский по сравнению с литературным немецким. Следовательно, переход от индоевропейской просодики к германской не сопровождался возникновением динамического (экспираторного) ударения, что и неудивительно, так как этого придуманного немецкими фонетистами ударения в природе не существует.
Теперь следует бросить беглый взгляд на индоевропейское ударение. Приведу два знаменитых высказывания на эту тему. Правда, их авторы — римляне, а не греки, но не исключено, что в какой-то степени их наблюдения отражают реальность обоих языков. Первое высказывание принадлежит Варрону в передаче грамматика Сергия, второе — Цицерону. 1. «Природа ударения (prosodiae) заключается в том, что [тональность изменяется] либо вверх, либо вниз; она проявляется вообще в высоте голоса, так что если бы все слоги произносились с одинаковым повышением голоса, то не было бы никакого ударения (prosodia sit nulla)»; 2. «Природа, как бы стремясь к разнообразию человеческой речи, в каждом слове выделила острый тон (quasi modularetur hominum orationem, in omni posuit acutam vocem)» [Нидерман 1949, 20]. Это классическое описание не словесного, а фразового ударения, особенно у Варрона, т. е. интонации, которая членит фразы на определенные отрезки. Как мы знаем, указанные отрезки подчиняются правилу: два кратких слога равны одному долгому (непременное условие моросчитания). То же правило действовало и в древнегерманской поэзии: долгий слог можно было разменять на два кратких. И древнейшее индоевропейское, и древнегерманское ударение было фразовым, и в этом смысле они не отличались. Фразовым германское ударение оставалось до тех пор, пока не расшатались послекорневые слоги. Когда долгота стала возможной лишь в одном слоге и сократился допустимый набор гласных в суффиксах и окончаниях, т. е. когда появились привилегированные слоги, тогда и возникло то, что принято называть словесным ударением, а фразовое ударение стало только интонацией. Следует подчеркнуть: не ударение ослабило послекорневые слоги, а редукция привела к тому, что появилось словесное ударение, которое ничего не «делает», а есть лишь привычное название для позиции, в которой происходит нечто, не дозволенное в других слогах.
Только в языке без словесного ударения мыслимы стихи типа греческих и латинских. В качестве акцентных единиц слова реализовались в рамках фразы. По-русски можно представить себе дактили ле́то мину́ло и ми́нуло ле́то, но мину́ло, с ударением на втором слоге, и ми́нуло, с ударением на первом, — это конкурирующие варианты одного и того же слова, а для человека, говорившего на греческом и латинском языках, паракситон и пропаракситон были реализациями фразового ударения, наподобие того что наблюдается в современном английском: ˈfifteen rooms ‘пятнадцать комнат’ и Room fifˈteen ‘Аудитория №15’, a ˈgood-natured man ‘добродушный человек’ и he is good-ˈnatured ‘он добродушен’.
В связи с предложенной выше реконструкцией возникает вопрос о границах свободы фразового ударения. Слова fadar ‘отец’ и sibun ‘семь’ (таковы их готские формы) имеют звонкие интервокальные спиранты (как в англ. father и seven), поскольку ударение в них когда-то падало на второй слог, что с несомненностью доказывают их греческие соответствия. Звонкий спирант регулярно появляется во множественном числе прошедшего времени и в перфектных причастиях сильных глаголов, т. е. именно в тех формах, в которых ударение было послекорневым в санскрите, и так далее. Легко понять закрепленность словесного ударения за определенным слогом. Гораздо сомнительнее предсказуемость фразового ударения. Отрицать ее, однако, не следует.