«Двоевластие», несмотря на различие в реализации, должно было определять просодику в раннеиндоевропейском в той же мере, в какой это происходило в раннегерманском. В отдельном слове место индоевропейского тона зависело от внутрисловесного ритма, т. е. от следования долгот. Фразой же управлял ритм синтагмы, который не считался с произношением изолированного слова. Какие-то слова, попадавшие в синтагме на одно и то же место, становились привычными с позиционным фразовым ударением, но как только они «возвращались в словарь», их форма восстанавливалась. Об ударении некоторых слов только и можно было судить в потоке речи: если существительное — тон на корне; если прилагательное — на тематическом гласном и т. п.
В германском отдельное слово закрепило фразовое ударение на корне, и ситуация, как в лат. scribo, scribebam, scribebamus (‘я пишу, я писал, мы писали’), стала невозможной; преобразовались и двусложные слова вроде fadar ‘отец’ с историческим тоном на втором слоге. Неоднократно пытались рассматривать акцент‑2 шведского и норвежского языков с их подъемом голоса на послекорневом слоге как компромисс между индоевропейским и германским ударением или расставлять ударения в длинных германских словах на индоевропейский лад. Гораздо вероятнее, что на протяжении многих веков, пока не возникло в германских языках словесное ударение, их просодику по-прежнему определяло ударение фразовое, в принципе свободное. Только так и можно представить себе закон Вернера, т. е. перенесение произносительных навыков, поначалу распространявшихся лишь на /s/—/z/, на новые спиранты. С учетом иных условий говорили как на нижненемецком: в изолированной форме Johren ‘годы’, а в предложении, если надо, Johren (или как в английском: в словаре писали ˈfifˈteen, а говорили либо ˈfifteen, либо fifˈteen). Изучая распределение глухих и звонких спирантов в связи с положением слова в строке в древнесаксонской поэме «Heliand», Ари Хоптман пришел к выводу о поздней продуктивности закона Вернера. К сожалению, ни его диссертация [Hoptman 2002], ни статьи по ней пока не опубликованы.
Поскольку место индоевропейского ударения в древнегерманских словах можно определить только по глухости и звонкости спирантов, их распределением в зафиксированных рефлексах стали пользоваться для того, чтобы без дополнительных комментариев восстанавливать акценты в формах под звездочками. Нечто подобное произошло с ларингальной гипотезой. Де Соссюр вывел «сонантические коэффициенты» алгебраически. Поскольку нулевая ступень индоевропейских дифтонгов — это их второй элемент (глайд), то и долгие гласные, которые ничем функционально от дифтонгов не отличались, должны были чередоваться с каким-то нулем. Так к индоевропейской системе гласных был прибавлен шва индогерманикум. Дальнейшее напоминает историю с законом Вернера. Основополагающее открытие вызвало бесчисленное количество до сих пор не решенных вопросов, и в этом нет ничего предосудительного. Но когда реконструированные формы доводят до праиндоевропейского уровня, механически вписывая в них ларингалы (второй до или после а, непременное H до вокалического начала и т. д.), становится скучно.
Чередования с подвижной акцентной парадигмой (типа рус. са́да — сада́ми) были в индоевропейском малочисленны, хотя, возможно, формы с закрепленным местом тона пришли на смену парадигмам с подвижной вершиной (существует некоторое количество слов с рефлексом нулевой ступени под ударением). Чередования же старых глухих и звонких спирантов в германском повсеместны, и их принято объяснять ссылкой на подвижную парадигму. Исходя из того, что мы знаем об индоевропейском ударении, эта ссылка не слишком убедительна.
Приведу несколько примеров из очень большого числа (см. статью Л. Коннолли, частично посвященную этой теме: [Connolly 1980]). Каузативный глагол *raisjan ‘поднимать’, подобно всем глаголам с ‑jan, должен был иметь ударение на суффиксе, и спиранту /s/ следовало озвончиться и всюду, кроме готского (в котором отсутствовал ротацизм), дать «шепелявое», ж‑образное /r/, впоследствии слившееся со старым /r/. В английском так и произошло (ср. rear ‘становиться на дыбы; выращивать’), но в древнеисландском /s/ осталось глухим (отсюда reisa, источник английского raise ‘поднимать’). Каузативным глаголом было и современное англ. tease ‘чесать шерсть’ (‘дразнить’ — позднее, метафорическое значение); оно тоже сохранило неозвонченное /s/. У каких-то соседей германцы научились пользоваться сосудом, который готы называли kas. Конечное /s/ было в этом слове старым, т. е. не результатом оглушения в абсолютном исходе, о чем свидетельствует дательный падеж kasa (а не *kaza). Тем не менее в древнеисландской форме появляется /r/ из */z/ (ker; это /r/, видимо палатализованное, и вызвало умлаут */а/ > /е/). Слово ягода было по-готски basi, то же со старым /s/. Но в англ. berry и нем. Beere (с тем же значением) интервокальное /r/ — результат ротацизма, так что и оно, как в ber, из */z/. В голландском кроме bes и bezie засвидетельствовано еще диалектальное bere.