Между вылазками он по-прежнему жил в деревне, вкалывал на огороде и общинном поле, подрабатывал на лесозаготовках, в сезон собирал грибы. Автомат хранился в погребе, за кадушками с огурцами и капустой, ждал своего часа. Не сказать, чтоб Брант этим сильно выделялся – двое соседей были такие же. То есть, жил как все. Отца-по-семени побаивался, никогда ему не перечил, отца-по-чреву любил и уважал. Родители относились к нему, как к равному. Нет, не так. Отец-альфа разговаривал, как с ровесниками-соседями, хотя Брант еще первый гон не прошел, а отец-омега вздыхал, норовил погладить по остриженной голове. Брант однажды не выдержал, спросил:
– Что не так? Я что-то делаю неправильно?
И услышал странный ответ:
– Нет, сынок, это я поступил неправильно. Надо было настоять, к двоюродному деду тебя отправить. Погубишь ты себя здесь.
Брант нахмурился, но спорить не осмелился. Двоюродного деда он никогда в глаза не видел, только по рассказам знал, что тот живет в большом городе, там, где лисы и волки теснятся вперемешку с людьми. И работал дед – вот стыдобища! – на железной дороге. В депо. За зарплату работал, не вредительствовал, и поперек людей идти не помышлял. Что это за жизнь, спрашивается? Нет уж. Лучше – как здесь.
Простота мира потрескалась, когда Брант встретил своего омегу. Бывал на смотринах и у рыжих, и у красно-серых, и у коричневых, и у песочных. Ни к кому сердце не лежало, даже намека на гон не случилось. Накрыло внезапно, в штабе – как гром с неба грянул. Брант увидел заезжего городского франта, доставившего кипы листовок, сначала ощетинился, потом неумело заигрывать начал. Ждал, что получит от ворот поворот, но пришлый неожиданно снизошел – потянуло их друг к другу, как подкову к магниту.
Илдвайн оказался аристократом. Чистокровным кремовым красавцем, с угольно-черным ремнем по хребту. Брант на такое сокровище надышаться не мог, под лапы стелился, угождал. Илдвайн и на двух ногах на сельчан был не похож: голубоглазый, светловолосый, с тонкой костью, без привычной кряжистости. Брант сам себе на его фоне казался слишком темным, неповоротливым, неуклюжим. Как будто медведь, а не лис, честное слово.
Когда первая горячка схлынула, рассеялось марево гона, Брант осмелился заговорить, строя планы.
– Где ты хочешь жить? У моих родителей или вернемся в твой город?
– В город мне хода нет. Я в розыске.
– Тогда у моих?
– Наверное. Ты же там живешь в дни безделья? Я тоже вступил в отряд. Я – снайпер. Буду вашей огневой поддержкой.
Пришлось освободить еще одну полку в погребе – для снайперской винтовки. Бранта такое соседство смущало. Война – дело альф. Альф всегда рождается больше. Природа знает, что смерть заберет избыток. Выживших хватит, чтобы зачать новых детей. Омега может выносить и родить ребенка. Щедрый дар богов надо хранить и оберегать, а не подставлять под пули.
Робкие возражения Илдвайн не слушал. Осек Бранта напоминанием: «Нет у нас еще никаких детей. Может, и не будет. Зачем заранее трястись?» Так и зажили. Вместе воевали, вместе пропалывали огород, в дни течки прятались на сеновале, потом, вытряхивая солому из шкур, охотились в лесу на кроликов и относили дары на алтарь Камула. Славить Хлебодарного Илдвайн категорически запретил. Фыркал, когда отец-омега ставил тесто перед Сретением, а День Преломления Хлеба ценил только за возможность безнаказанно совершать теракты среди толпы. Илдвайн никогда не пек, и вообще готовил скверно, и Брант, как и в детстве и в отрочестве, ел отцовский хлеб. Он любой хлеб ел, не тревожась о том, что кусок встанет поперек горла. Было бы побольше! Прожуем!
На второй год Брант обеспокоился. Страсть цвела пышным цветом, а плодов все не было и не было. Он, стесняясь, позвал отца-омегу на разговор. Спросил, можно ли собрать каких-нибудь травок или грибов, и сотворить настой, способствующий зачатию ребенка. Отец-омега вздохнул, погладил его по плечу, посоветовал чаще молиться Хлебодарному. Носить подношения к двум алтарям, просить о милости и об изгнании нечисти из дома. Брант так и поступил. К Хлебодарному ходил тайком, относил часть добычи из вагонов, но и Камула не забывал – как-то раз поделил пакет сухих макарон пополам, потому что больше ничего не было.
Илдвайн затяжелел только на третий год. Молитвы ли помогли, природа ли взяла свое – неважно. Бранта затопила волна счастья, проснулось желание сберегать и охранять. Илдвайн его окоротил, от строительства отдельного дома отказался наотрез. Прямо сказал, что просиживать штаны в деревне больше не будет.
– Отдадим ребенка твоим родителям, пусть нянькаются. Я хочу переехать к морю, на базу Огненных. Мне надоело подкладывать взрывчатку под шпалы и воровать крупу. Возле Антанамо мы принесем больше пользы.