Первый заместитель директора Госконцерта Иван Иванович Елисеев (умнейший человек, бывший генерал-полковник КГБ, он отвечал за внешние связи артистов) уговаривал меня ехать на гастроли с "Виртуозами Москвы" в Германию. Разговор был один на один. Он уламывал меня ехать, а я принципиально отказывался, пытался объяснить, что не вижу себя работающим в оркестре. Я вижу себя солистом. Он долго слушал и словно не понимал. Он был одноглазый и всегда разговаривал, не глядя в лицо собеседнику. Наконец вдруг резко поднимает свой единственный глаз и говорит:
– А скажи мне откровенно, как мужик мужику, что, для тебя не престижно поехать на гастроли с "Виртуозами Москвы"?
Я только выразительно посмотрел и сказал:
– Иван Иванович, вот если бы ваша жена переспала с Брежневым, престижно было бы?
Пауза… А потом:
– Ну ладно. Я тебя лично прошу – поезжай, а я тебе это отработаю. По сольной линии в Госконцерте.
Я, окрыленный, ушел из Госконцерта и поехал на эти гастроли в Германию. Там, в Мюнхене, встретился с Гидоном Кремером, уже эмигрантом, и мы с ним всю ночь проговорили у него дома, в гостиницу пришел только под утро. Тут так и напрашивается сказать: стукачи, мол, не дремали, но, к счастью, все было ровно наоборот.
Когда я вернулся от Гидона, стукач, который ездил с нами, просто спал в кресле в фойе отеля. Самое смешное было дальше: поскольку я-то всю ночь не спал, то, не собрав вещи, свалился в постель; думал – посплю полчаса, а потом соберусь и поеду. Но меня не смогли разбудить по телефону. Естественно, первая реакция – сбежал! Автобус стоит, прославленные "Виртуозы", Володя Спиваков, сопровождающие – Елисеев, Андриянко, еще два человека – все сидят в автобусе и видят, что только одного нет – меня. Звонят – не отвечаю. Нашли Мунтяна. Он сказал:
– Да спит, наверное, разбудите его.
Тут же появилось несколько человек, которые хотели оказаться первыми. Побежали наверх вместе с портье, который взял запасной ключ. И когда они открыли дверь и вошли, то увидели, что я сплю, уткнувшись ухом в орущее радио. Портье подумал, что я умер… Меня разбудили, собрали… Когда я вошел в автобус, все злились. С одной стороны – не сбежал, с другой – жуткое разочарование и наказать не за что. Вот так я выполнил просьбу Елисеева, а дальше было все совсем неожиданно.
Прошло несколько месяцев. И – никакой отдачи. Я пришел в Госконцерт без приглашения, просто по каким-то своим делам. И вдруг мы сталкиваемся с Елисеевым. У него сидела японская делегация, и он просто вышел в коридор. Увидел меня:
– О, гениально! Можешь ко мне зайти?
Я захожу, сидят три японца. Он им начинает говорить:
– Это наша молодая звезда, солист, мы очень его рекомендуем.
Это был единственный случай в моей жизни, когда Госконцерт что-то предлагал, обычно – наоборот: не пущал. Так вот, Елисеев этим японцам что-то говорит, они: "О-о-о! Солист!" – и что-то записывают. Полчаса все это длится. Наконец он говорит мне:
– Все. Ты свободен. В Японию поедешь.
Прошло несколько лет, никакой Японии, конечно, не было. Как-то я играю в Гранж-де-Миле (рядом с Туром, во Франции) с Рихтером. Туда же должны были приехать Олег Каган и Наташа Гутман, но их не выпустили. И мы, кроме официального, еще сыграли сольный концерт. После концерта ужинаем с Рихтером в китайском ресторане. Рядом сидят какие-то японцы, и вдруг один из них предлагает тост за открытие и говорит: "Больше всего я люблю неожиданные подарки. Несколько лет назад я был на переговорах у Елисеева, замдиректора Госконцерта, который активно впихивал нам, "Джапан артс", какого-то молодого музыканта. Естественно, все, что предлагает Госконцерт, не стоит внимания, поэтому мы для приличия согласились, но про себя решили, что никогда этого артиста приглашать не будем. Сегодня был концерт, после которого я понял, что был не прав, я прошу прощения и приглашаю вас, если вы еще согласны. Вы – наш артист, и я хочу поработать с вами".
После этого Япония для меня стала страной, где в творческом смысле для меня не существовало границ и барьеров.
Это был мой тринадцатый и первый в третьем тысячелетии мощный заезд в Японию. Он был весьма необычен, так как носил название "Фестиваль Юрия Башмета" и состоял из восьми концертов с "Солистами Москвы", трех – с симфоническими оркестрами и одним сольным – с моим постоянным партнером Мишей Мунтяном.
Эта страна покоряет каждый раз тем, что залы полны в любой провинции. И сами залы изумительны, потрясающая акустика. Там даже есть "Клуб любителей Юрия Башмета". Они постоянно шлют мне письма. Иногда очень смешные. Например, есть такая Теруми, которая ездит за мной по всей стране и приходит на концерты с цветами.
Благодаря любви ко мне как к артисту, она стала учить русский язык, а я – собирать ее записки из букетов. Там есть просто шедевры. Например: "Любимый Юра-сан! Меня волнует Ваша музька". Она пропустила одну палочку, и вместе "музыка" получилась "музька".
Но все это не главное. Эта тринадцатая поездка в Японию принесла мне два настоящих потрясения. Первое – концерт Лондонского симфонического оркестра. Дирижировал Ростропович. Я его очень люблю уже много лет, так сказать с детства. И был очень рад, что появилась такая возможность – послушать, как он управляет оркестром. Я с ним много выступаю в концертах, но оказаться в зале в качестве слушателя… Это была великая интерпретация русской музыки: сюиты из балета "Щелкунчик" Чайковского и Пятая симфония Шостаковича.
Зал стоя приветствовал присутствовавших там императора и императрицу. Мстислав Леопольдович тоже. А когда императрица встала и помахала залу рукой, я почему-то вспомнил наши брежневские времена. Помните: речь Брежнева, затем продолжительные аплодисменты, бурные овации.
И вот я увидел этот зал и подумал: надо же, оказывается, весь мир болен чем-то таким, ну и ладно. Я-то ее лично не знаю… А через пять дней брат императора посетил мой концерт. Мы с ним пообщались – он прекрасно говорит по-английски и очень веселый человек. Меня предупредили: единственное, чего не нужно делать, – протягивать ему руку, здороваться. Так по этикету. Но когда меня ввели в его комнату, первое, что он сделал, – протянул руку.
Мы мило побеседовали и расстались. Затем я получил официальное приглашение в императорский дворец с просьбой – приехать с инструментом. Я приехал рано утром, не выспался. Меня встретила какая-то приветливая женщина, усадила в приемной, угостила сигаретами, которые только во дворце можно получить. Невероятно ароматные какие-то сигареты. А затем вошла императрица. Ей, по-моему, сейчас 64 года, и я должен сказать, что совершенно влюбился в эту женщину. Она чрезвычайно обаятельна и остроумна. И эта встреча была моим вторым сильным потрясением на японской земле.
Потом был очень интересный обед, она рассказывала про каждое блюдо – что это такое. "Вот сейчас весна – появилось это. Теперь вот этот цветок. Его можно использовать так".
Все это она мне поясняла, показывала, а потом, после обеда, сказала:
– У меня к вам огромная просьба. Вы знаете, я играю на арфе и на рояле, и мне очень хочется сыграть с вами. Это для меня большая честь, и я буду очень вам благодарна. Можно я вас буду называть Ю-ю-юрий?
И я ей ответил:
– Теперь я буду просить всех своих знакомых, особенно женщин, произносить мое имя именно так.
Она улыбнулась:
– Я бы хотела исполнить "Лебедя" Сен-Санса.
Я (несколько растерянно):
– Но это ведь для виолончели, у меня нет нот.
– А я попросила сына, он ведь у меня альтист, и он мне передал ноты. Вот они.
И ставит ноты на пульт.
Мы начали играть, и я забыл, что передо мной императрица. Она замечательно играет на рояле. Затем мы сидели, пили чай, потом она подарила мне две книги. Одна семейная, с фотографиями: она сидит у рояля, младшая дочь подыгрывает ей, император играет на виолончели, сын на альте, а другая дочь – на арфе.