- Понял, - сказал Александр Михайлович. - Если прикажете, я возьму это дело. А Паверин - он что, не опытен, молод еще?
- Нет! Шесть лет стажа имеет. Только вот по характеру немного сучковат: заносчив, неуживчив, самолюбив. Эти сведения - с последнего места его работы. Может быть, они не совсем справедливы. Думаю, надо помочь ему войти в наш коллектив.
- Понял.
- Ну вот и хорошо. Бери дело у Паверина и начинай им заниматься.
Распоряжение о передаче дела Гвоздеву, видно, и огорчило, и обозлило Паверина. Достав из сейфа тоненькую папку, он шлепнул ее на стол Александру Михайловичу.
- Берите. Сколько нервов уже истрачено.
Такая форма общения с совсем еще незнакомым человеком удивила Гвоздева. Он, возможно, и рассердился бы, если бы не предупреждение, сделанное Шульгиным.
- Зачем же вы так? - спокойно сказал Гвоздев. - Я ведь не сам взял себе это дело. Начальник принял такое решение.
- Я не обижаюсь, - хмуро сказал Паверин, - если же и обижаюсь, то только на самого себя. Опять не получилось…
- Почему опять? - не дослушав, задал вопрос Александр Михайлович.
- Потому, что такие штуки со мною уже бывали. Не везет иногда - и все.
- Да вы не огорчайтесь. Всякое бывает в нашем деле. Если возникнут вопросы, спрашивайте, не стесняйтесь. Мы всегда советуемся друг с другом.
- Спасибо, - кивнул Паверин, - учту.
Александр Михайлович принялся изучать переданные ему материалы.
Читая протоколы допросов Жиренкова, проведенных Павериным, Гвоздев, даже еще не общаясь с задержанным, уже начал понимать линию его поведения, систему, так сказать, защиты. Судя по всему, Жиренков что-то выжидал. По-видимому, ему хотелось получить какую-то весть, развязывающую ему руки. Пока такая весть не поступала и он тянул время.
«Сначала непременно надо увидеть Лукина, - еще раз подумал Александр Михайлович. - По всей вероятности, он знает больше, чем отражено в первичных документах».
Документов в деле оказалось до обидного мало. Паверин, видимо, наткнувшись на грубое сопротивление Жиренкова, активность снизил. Ни для кого не секрет, что между следователем и подследственным всегда, или почти всегда, идет борьба. В этой борьбе следователь не в праве подпадать под воздействие эмоций. Он часто видит и знает, что подследственный упорно лжет, но это ни в коем случае не должно выводить его из равновесия. И уж вовсе недопустимо, чтобы допрашиваемый увидел в представителе власти противника. Тогда не может быть и речи ни о каком психологическом контакте, ни о каком взаимопонимании.
Надо полагать, у Паверина с Жиренковым такого контакта не получилось, оттого и заминка в расследовании. И вот теперь промахи, допущенные Павериным, надлежало как можно скорее исправить ему, Гвоздеву.
Домой Александр Михайлович пришел поздно. Он заранее знал, что жена будет ругаться и готовился к этому.
Зина встретила его злобно, раздражение так в ней и кипело. Руки дрожали, голос срывался.
- Так я и поверила, что все делами какими-то занимаешься! Какие могут быть дела на ночь глядя? А я - жди, жди, жди! Волнуйся, переживай. Не могу я больше так!
И Зина расплакалась.
Гвоздев и сам сознавал, что жена права. В какой уже раз принимал он твердое решение не задерживаться на работе до поздней ночи. Никто ведь не обязывал его это делать, никто не заставлял. Надо уметь управляться с делами в рабочее время.
Утром Зина заявила, что так жить она больше не желает.
- Дядя Сема… - начала было она.
Он не мог слышать про дядю Сему, брата ее матери. Дядя Сема работал в торговле и на сотрудника милиции смотрел с высокомерием. По мнению Александра Михайловича, дядя Сема относился к людям нечистым на руку. Жил он явно не по средствам: имел великолепно обставленную квартиру и дачу с садом. Бутылка коньяка на столе у дяди Семы - обычное явление. Мать Зины и другие родственники относились к дяде Семе с почтением. Еще бы! Только дядя Сема умел «достать» все и вся и вообще, что называется, «умел жить».
Александр Михайлович относился к разряду людей непрактичных. И Зина знала, что всякое упоминание о дяде Семе болезненно воспринимается ее мужем. Пытаясь испортить ему настроение, она вновь завела этот разговор.