Выбрать главу
Ее огонь светил, как прежде, но он не замечал его сиянья. Как все олени, в пору зимней стужи он закалился, но и зачерствел душой. И Роза перестала быть прекрасной для бессердечного и черствого Оленя. Она не верила в его жестокость, но в сердце его не было любви. И он покинул Розу навсегда».

А внизу стояла только подпись Стивена.

Поначалу Мод ничего не поняла. А потом до нее дошло.

Он бросил ее. Все кончено.

Почему? На этот счет Мод не имела ни малейшего представления, так же, как Роза в своем сне не могла поверить, что Олень оставил ее. Конечно, в полной версии баллады Олень на самом деле вовсе не бросал Розу: ей это просто привиделось. Но данный отрывок, выражавший «суть» мыслей Стивена, имел однозначное толкование. Чем она провинилась? Разумеется, ничем. Да и чем она могла перед ним провиниться? Ведь он не видел ее более года. Но, очевидно, за это время Стивен, как и Олень во сне Розы, изменился, зачерствел. Это война его так изменила. Он зачерствел и разлюбил ее. Вернувшись домой залечивать раны и вновь увидев свою болезненную жену, Стивен, вероятно, вспомнил про свои обязательства перед Хеленой, и это только поспособствовало охлаждению его угасающих чувств к Мод.

Какова бы ни была причина, ей он больше не принадлежал. У нее со Стивеном, как и у многих других до них, был оксфордский роман — любовь, расцветшая в покое и красоте университета. Долгие послеполуденные часы, сидение за книгами, вино, которое они пили вместе, прогулка вдоль Темзы, короткая поездка в Лондон — в Лондон до налетов авиации, с еще не разбомбленными зданиями, — гостиница «Роза и олень», на которую Мод после отъезда Стивена даже издалека посмотреть боялась. Все это осталось в прошлом.

Она скомкала письмо, смяла его в кулаке и зарыдала. Ей и самой это было странно. В Брэкетт-он-Хит она научилась сдерживать слезы. Она просто не могла плакать перед пациентами, ибо тогда они совсем бы упали духом и решили, что их положение безнадежно. Мод всегда была обязана демонстрировать оптимизм, бодрость, деловитость, профессионализм и хорошее настроение, что успокаивало раненых. «Так, давайте посмотрим вашу рану», — говорила она истекающему кровью солдату, хотя, и не приглядываясь, могла бы сказать, что откроется ее взору.

Пациенты умирали, но Мод не плакала. Всего лишь месяц назад в одной из палат лежал пятнадцатилетий мальчик, Найджел Пирс, доставленный в госпиталь с травмой головы, полученной во время бомбежки. Его мучила сильная боль, но он не унывал, был забавным и смешливым, напоминая Мод ее младшего брата, Джеймса, которого она не видела с тех самых пор, как отплыла на «Куин Мэри» в Англию. Когда бы Мод ни проходила мимо палаты, в которой лежал Найджел, мальчик всегда ее узнавал по характерному скрипу ее тапочек.

— Твои тапочки вжикают: вжик-вжи-и-ик-вжик, — объяснил он. — Тапочки сестры Уотерстоун просто скрипят: скрип-скрип-скрип, а у других медсестер… я понятию не имею, какие звуки они издают, потому что мне они нравятся меньше. А тапочки сестры Паттерсон вообще молчат, да?

— Пожалуй, — согласилась Мод. — Прежде я об этом как-то не задумывалась, но теперь… да, пожалуй, она ходит беззвучно.

— Значит, она, как вампир, может явиться ко мне среди ночи и выпить мою кровь, — сказал Найджел.

— Прекрати, — рассмеялась Мод. — Ты навлечешь на меня неприятности.

— Иногда я лежу здесь, — продолжал Найджел через мгновение, — и просто прислушиваюсь. И когда до меня доносится протяжное вжиканье, свидетельствующее о твоем приближении, мне сразу так хорошо становится. Только в такие минуты я и чувствую себя счастливым в этом ужасном месте.

Мод старалась чаще заходить к Найджелу. Она приносила ему газеты и программу скачек, и его матери, миссис Пирс, доброй обеспокоенной женщине, ежедневно сообщала о состоянии ее сына. А потом как-то ночью нескольких медсестер и врачей срочно вызвали к постели Найджела. Через неделю после ранения у него неожиданно началось кровоизлияние в мозг. Он не пережил ту ночь.

Мод хотелось плакать, хотелось визжать и колотить в стену, крича всем, как это несправедливо и чудовищно. Ведь этот милый мальчик не сделал ничего плохого, он даже на фронт пойти не мог, потому что был совсем юным, — ему бы еще жить да жить. Но она не плакала, потому что плакать была вправе только миссис Пирс, когда ее вызвали в госпиталь и сообщили о смерти ее единственного сына, а Мод должна была утешать несчастную мать. Что она и сделала.

Мод плакала, когда пришло известие о гибели Неда Уотерстоуна. И вовсе не потому, что не могла сдержать слезы, — просто тогда нужно было плакать, ее слезы были уместны. Эдит нуждалась в ее слезах не меньше, чем в своих собственных; Эдит требовалось, чтобы подруга поплакала вместе с ней. И Мод плакала с ней несколько раз, а потом перестала — просто слушала, как та плачет.