– Он пьет, и немало, но никогда не напивается до потери сознания. Становится лишь совсем тихим и очень наблюдательным. Это еще одна ваша общая черта.
– Тушуй. Нет?
Чэнь откинул голову назад и захохотал.
– Они искромсали твое тело, но не смогли ранить разум. Да, это похоже на Тушуй – с перекошенным балансом. Но каждый день – каждый день, когда он может встать на костыли, – Тиратан выходит, чтобы подняться на гору. Очень в духе Хоцзинь. А потом останавливается. Сто ярдов, двести, – и возвращается опустошенный. Не физически, но морально. Очень в духе Хоцзинь.
«Весьма любопытно. Интересно, почему…» – Вол’джин прервал размышления и слабо кивнул Чэню.
– Очень. Хорошо. Друг.
– Может, ты сможешь найти ответ.
«Значит, мне придется терпеть человека, будучи тем, кем меня все хотят видеть, – Вол’джин медленно выдохнул и позволил голове опуститься на подушки. – И пока что я буду принадлежать к этим всем».
5
Монахи не требовали, чтобы Вол’джин позволил человеку себя лечить, ибо тролль этого бы не потерпел. Он не чувствовал враждебности в той настойчивой расторопности, с которой пандарены его мыли, перевязывали раны, меняли белье и кормили. Лишь отметил, что монахи присматривали за ним по очереди в течение суток, после чего уходили на два дня и только потом возвращались к своим обязанностям. После трех дней заботы о нем они исчезали совсем и больше не появлялись у его постели.
Тажаня Чжу он замечал лишь изредка, но был уверен: старый монах наблюдает за ним издали гораздо чаще, чем видит Вол’джин, да и видит он его только тогда, когда этого хочет сам настоятель. Вол’джину казалось, что народ Пандарии очень похож на свой мир – все окутаны туманом, не скрывающим лишь малую часть. Хотя эту же черту можно было заметить и в Чэне, в сравнении с изощренной сложностью монахов хмелевар казался воплощением ясного дня.
Так Вол’джин проводил много времени, наблюдая и решая, что открыть о себе. Его горло зажило, но из-за рубца говорить было трудно и немного больно. Хотя пандарены могли этого и не замечать, в языке троллей всегда присутствовали мелодичные переливы – а шрамы это отняли. «Если способность общаться – признак жизни, то убийцы вполне справились со своей задачей». Темный охотник лишь надеялся, что его голос все еще узнает лоа – который оставался тихим и далеким после того, как Вол’джин начал восстанавливаться.
Он смог заучить несколько слов на языке пандаренов. То, что у них как будто было припасено по полдюжины слов для всего вокруг означало, что Вол’джин мог выбрать то, которое удавалось произносить с минимальным неудобством. Однако такое обилие слов усугубляло трудность познания их расы. В языке были нюансы, которые никогда не понять чужаку, и пандарены могли с их помощью скрывать свои истинные намерения.
Вол’джин хотел бы преувеличить свою физическую слабость в общении с человеком, но это было ни к чему. Хотя Тиратан был высок по человеческим меркам, он не отличался массивностью людей-воинов. Более гибкий, с небольшими шрамами на левом предплечье и мозолями на пальцах правой руки, выдававшими в нем охотника. Белые волосы его были короткими, и он оставлял их распущенными. Человек ухаживал за усами и бородкой, тоже белыми и появившимися недавно. Носил он простое одеяние послушника – домотканое и бурое, да еще скроенное на пандарена, так что на Тиратане оно висело мешком. И все же оно не было слишком широким – Вол’джин подозревал, что балахон шили для самки пандарена.
Хотя монахи не дали человеку ухаживать за телом Вол’джина, они требовали от него стирать одежду и белье тролля. Человек согласился без роптаний и лишних слов и работал безупречно: вещи приносили без единого пятнышка, а иногда – пахнущими целебными травами и цветами.
И все же Вол’джин отметил два момента, которые говорили об опасности человека. Большинству, чтобы доказать эту мысль, хватило бы и того, что он уже видел: мозоли, тот факт, что человек выжил и остался без большого количества шрамов. Но Вол’джину не нравились его быстрые зеленые глаза, то, как человек поворачивался на звук и как мгновение молчал перед тем, как ответить даже на самый простой вопрос, – все это говорило о невероятной наблюдательности. Не самая редкая черта для людей его рода занятий, но столь яркая лишь в тех, кто овладел своим мастерством в совершенстве.
Другой чертой, проявившейся в человеке, было терпение. Пока Вол’джин не понял, что его попытки бесплодны, он раз за разом совершал простые ошибки, чтобы усложнить человеку работу. Например, ронял ложку и размазывал еду по одежде для пятна побольше, – но это не тревожило человека. Вол’джин даже сумел на какое-то время спрятать пятно, чтобы оно въелось в ткань, но халат все равно вернулся чистым.