– Да понимаю я всё, понимаю, – пробурчал вол. – И ничего не имею против. Я не настолько глуп. – Но поскольку у осла был слишком уж торжествующий вид, вол добавил: – Только не вздумай реветь ему прямо в лицо. Убьёшь малыша.
– Деревенщина! – отозвался осёл.
Осёл стоял слева от яслей, вол – справа, так повелось с самого Рождения, и волу, большому ценителю протокола, это особенно нравилось. Недвижные, почтительные, они стояли так часами, словно позируя невидимому художнику.
Младенец смеживает веки. Он спешит заснуть. В глубинах сна его поджидает исполненный света ангел, чтобы научить чему-то или, может быть, о чём-либо спросить.
Ангел быстро покидает сон Иисуса и появляется в хлеву. Преклонившись перед тем, кто только что появился на свет, он рисует чистейший нимб вокруг его головы. Второй предназначен Деве, третий – Иосифу. Потом ангел удаляется, взмахивая ослепительными крылами, – их белизна всегда неизменна, а шелест напоминает шум морского прибоя.
– Нам нимбов не досталось, – замечает вол. – Наверняка у ангела есть какие-то причины для этого. Мы слишком мелкие сошки – осёл да я. И потом, что мы сделали, чтобы заслужить такой ореол?
– Что касается тебя, ты, конечно, ничего не сделал, но я, не забывай, привёз на себе Деву.
Вол размышляет про себя:
«Как же так получилось, что Дева, столь красивая и хрупкая, оказывается, носила в себе этого чудесного ребёночка?»
Возможно, он размышлял не совсем про себя, потому что осёл изрек:
– Есть вещи, которые тебе не понять.
– Почему ты всё время твердишь, что я чего-то не понимаю? Я прожил больше твоего. Я трудился в горах, в долинах, на берегу моря.
– Не в этом суть, – заметил осёл. И добавил: – Смотри, у ребёнка не только нимб. Ручаюсь, вол, ты и не заметил, что младенец будто купается в какой-то волшебной пыльце. Впрочем, скорее это нечто большее, чем пыльца.
– Более тонкое и нежное, чем пыльца, – ответствовал вол. – Это словно бы свет, золотистые испарения, которые выделяет маленькое тело.
– Именно так, но ты сказал это, чтобы убедить меня, будто видел свечение и раньше.
– А разве я не видел?
Вол увлёк осла в угол хлева, где принялся в своё удовольствие – и с величайшим благоговением – пережёвывать тонкую веточку, коей раньше была перевязана охапка соломы – той самой соломы, что вполне могла служить образом лучей, исходящих из Божественного тельца. «У нас здесь самая первая часовня», – размышлял вол. Вот, например, солома – вол помогал втаскивать сюда вязанки. Нечего и думать, чтобы тронуть хотя бы одну соломинку из яслей, – при мысли, что солома может стать просто кормом, вол испытывал суеверный ужас.
До наступления ночи вол и осёл решили пощипать травки. Хотя камням обычно требуется много времени, чтобы понять что-либо, в полях было уже немало камней, которые всё знали. Животные встретили даже один камешек, который лёгким изменением цвета и формы показал им, что он тоже знает.
Иные полевые цветы тоже знали новость, и их следовало пощадить. Очень трудное дело – пастись на природе и не совершить святотатства. Есть – и не совершить святотатства. А волу всё больше и больше казалось, что есть – занятие бессмысленное. Его насыщало счастье.
Прежде чем напиться, он спросил себя: «А эта вода тоже знает?»
Мучимый сомнением, вол предпочёл не пить здесь вовсе и отправился дальше – туда, где грязная, тинистая вода всем своим видом показывала, что была ещё в полном неведении.
А порой ничто не указывало на осведомлённость воды, пока, делая глоток, вол не ощущал какую-то особенную мягкость в горле.
«Слишком поздно, – спохватывался тогда вол. – Мне не следовало пить эту воду».
Он едва осмеливался дышать – сам воздух казался ему исполненным святости и прекрасно знающим обо всём.
Вол боялся вдохнуть ангела.
Волу стало стыдно, что он не всегда вёл себя так, как следовало бы.
«Ну конечно, надо стать лучше, чем раньше, вот и всё. Просто больше уделять внимания всему. Например, смотреть, куда ставишь копыта».
А осёл чувствовал себя прекрасно.
В хлев заглянуло солнце, и животные заспорили, кому из них выпадет честь дать ребёнку тень.
«Немного солнца, может быть, не принесёт вреда, – подумал вол, – но осёл опять начнёт говорить, что я ничего не понимаю».
Младенец продолжал спать и время от времени, как бы размышляя о чём-то во сне, хмурил брови.