Иван же увидел часть инсценировки воочию. Но если в Ершалаиме «актеры» играют свои роли, то и казнь Иешуа становится точно такой же условностью, как «смерть» Куролесова. Никанор Босой никогда не был в обычном театре, но ведь и читателю вряд ли приходилось попадать на сатанинский спектакль. А ведь сатана – лучший лицедей в мире, и его спектакль должен быть настолько убедительным, чтобы не позволить человеку отличить игру от реальности. Герой другого романа Булгакова («Театральный роман») пришел к выводу, что подобный театр возможен: «…если теория Ивана Васильевича непогрешима и путем его упражнений актер мог получить дар перевоплощения, то естественно, что в каждом спектакле каждый из актеров должен вызывать у зрителя полную иллюзию. И играть так, чтобы зритель забыл, что перед ним сцена…».[101]
Поскольку «быль и небыль» в романе искусно переплетены, а сам автор всячески уклоняется от однозначных ответов, попробуем проследить театрализованность ершалаимских событий. Сходство квартиры № 50 с резиденцией Ирода мы уже отмечали, равно как и параллели в топографии Москвы и Ершалаима. Рассмотрим теперь ершалаимские «реалии» как декорацию к Воландову спектаклю.
8. Ершалаим
О том, что Ершалаим может быть рассмотрен как роскошная декорация, намеком говорится только в одном месте романа: Ивану Бездомному видится «город странный, непонятный, несуществующий» (с. 752). Как и положено декорации, реальные детали соединены в нем с театральной условностью. Все топографические названия даны в русском переводе и соответствуют действительным местам Иерусалима.
Имелся в Иерусалиме храм с золотой крышей, был и дворец Ирода Великого, был и гипподром. Из любви к античному искусству, а также из политических соображений Ирод Великий украсил дворец скульптурой, нарушив запрет на сооружение идолов – «Не сотвори себе кумира, и всякого подобия, елика на небеси горе, и елика на земле низу…» (Втор. 5: 8). Есть там и башня Антония, и Нижний Город, и дворец Хасмонеев, и Елеонская гора, и Гефсимань. С этой точки зрения, все в романе мастера точно. Как считает И. Бэлза, для изучения топографии Иерусалима Булгаков воспользовался книгой Н. К. Маккавейского «Археология страданий Господа нашего Иисуса Христа». Мог он также обратиться к «Иудейским древностям» Иосифа Флавия и к иной литературе об Иерусалиме. Единственное, пожалуй, название в «ершалаимской» части «Мастера и Маргариты» смущает вольностью перевода: Лысая Гора. Место казни Иешуа Га-Ноцри ни разу не названо ни привычным слуху греческим словом «Голгофа», ни арамейским gulgata, ни еврейским gulgolet, хотя, вероятно, это было бы более убедительно. Но поскольку Булгаков стремился все названия дать в переводе, введение русского эквивалента логично, хотя булгаковский перевод далеко не типичен. В одном случае он заменен тавтологией: «Лысый Череп» (с. 741), хотя волосатый череп как-то трудно себе представить. Греческое слово «Голгофа», производное от арамейского gulgata, «череп», означает «холм, круглый, как череп». Все четыре евангелиста, повествуя о Страстях Христа, приводят греческое название места казни Иисуса, которое в русском переводе принято было называть Лобным местом (отсюда и название любого места казни).
Лысая Гора, следовательно, – нововведение Булгакова; она вызывает ассоциацию вовсе не с Иерусалимом, а с Киевом и с ведьминскими шабашами на Лысой Горе. Лысая Гора под Ершалаимом, бал у Воланда, на котором фигурирует «череп Берлиоза», оторванная голова конферансье в Варьете, хотя и не лысая, но все же с «жидкой шевелюрой» (с. 541), Лысая Гора под Киевом и киевский дядька Берлиоза становятся единой ассоциативно-смысловой цепочкой, связанной темой бесования. Именно поэтому довольно произвольное название места гибели Иешуа приобретает особую значимость в смысловой структуре романа.
Вообще в описании Ершалаима есть нечто тревожное и настораживающее, и в первую очередь – идолы. Булгаков не ограничивается мимолетным упоминанием о них, но настойчиво к ним возвращается, в результате чего ершалаимские идолы приобретают самодовлеющий характер. Они царят над городом. Они взлетают выше дворца, утопающего в тропической зелени, – масштаб явно преувеличен. Перечитывая рукопись, Маргарита начинает особенно волноваться, дойдя до их описания: «…и эти идолы, ах, золотые идолы. Они почему-то мне все время не дают покоя» (с. 779). Из сожженной рукописи уцелел только тот отрывок, где говорится о «крылатых богах над гипподромом» (с. 635), вероятно тех же, что были показаны литераторам на Патриарших (с. 440) и которые мы определили как статуи конного Нептуна. Но Булгаков пишет и о неизвестно чьей «медной статуе в нише» (с. 445), и о «двух мраморных белых львах» (с. 450), и о статуе «белой нагой женщины со склоненной головой» (с. 716). К небу простирают руки «страшные безглазые золотые статуи» (с. 715) неизвестных богов.
Статуи в реальном дворце Ирода были, но вряд ли в таком количестве. Масштабы явно гиперболизированы, размеры гипертрофированы, и статуи видятся символами. Ершалаим – это город, подавленный древними богами. Идолы окружают Пилата, как его собственная рать, и в то же время они владеют городом. Конечно, акцент на этом поставлен неслучайно. Идолы – неотъемлемая часть духовного мира римлянина Пилата, но в их грандиозности – торжество язычества над Единым Богом древних иудеев.
Топографически дворцу Ирода противостоит храм. Пилату, который не любит Ершалаим, храм ненавистен особенно. Он его видит как «не поддающуюся никакому описанию глыбу мрамора» (с. 450). Гроза над городом высвечивает молниями то «безглазые золотые статуи», то «великую глыбу храма» (с. 715), как бы демонстрируя соперничество. Писатель поместил храм на западном холме, детальное его описание опущено. Куда подробнее описан дворец Ирода, и наличие террас перед ним позволяет сделать вывод, что эта архитектурная деталь создана из фрагментов реального иерусалимского храма и дворца Ирода с добавлением некоторых черт планировки, отсутствующей и в том, и в другом случае. Реальный храм располагался на одной из самых высоких точек Иерусалима – плоской вершине скалы Мориа, но Булгаков не пишет об этом, помещая его просто на один из западных холмов, тогда как чрезвычайно высокое положение дворца неоднократно им подчеркивается. Многочисленные крытые колоннады и портики – тоже принадлежность реального храма, равно как и террасы, ведущие от подножия скалы.
Существовавший при Христе иерусалимский храм начали сооружать еще при Ироде Великом на месте старого, пятисотлетней давности, который разобрали по камням. Возведение храма началось в 20 году до н. э. и длилось 83 года. Ирод умер, так и не увидев храм достроенным, и Христос тоже не застал его завершенным. Храм размещался на трех гигантских террасах из гранитных глыб (ср. с дворцом Ирода в Ершалаиме над террасным спуском). Двойная колоннада окружала внешний двор для язычников. От него поднимались лестницы, ведущие во двор для женщин, а затем во двор для правоверных иудеев. Над дворами возвышался Великий Жертвенник, а еще выше поднимался пятидесятиметровый фасад собственно храма. Разрушил его в 70 году сын римского императора Веспасиана Тит, впоследствии тоже император.
Булгаков описывает ершалаимский храм в самых общих чертах. Ясно, что он очень большой, сделан из мрамора, а крыша покрыта золотом. Все это соответствует действительности. Многочисленные сооружения иерусалимского храма были покрыты белым мрамором, его крышу усеивали острые золотые шипы, чтобы на нее не садились птицы.
Крыша ершалаимского храма выделена особо. Она названа «сверкающим чешуйчатым покровом» (с. 715) и «золотою драконовой чешуею» (с. 450). Этими определениями храм уподобляется гигантскому дракону, что придает ему зловещий характер, поскольку в библейской символике дракон олицетворяет космическое зло. Эпитет «драконовая чешуя» отсылает читателя к древнему Вавилону и главному его божеству – богу Мардуку, которого, кстати, упомянул в своем экскурсе Берлиоз. Мардука олицетворял знаменитый дракон Вавилона Сирруш, тело которого было покрыто чешуей.
Напоминанием о «драконе» может служить и ассоциация Маргариты, вызванная взглядом на луну. Летя на бал, она видит, что луна «странным образом стоит на месте, так что отчетливо виден на ней какой-то загадочный, темный – не то дракон, не то конек-горбунок, острой мордой обращенный к покинутому городу» (с. 657). Такая же луна, «в начале вечера белая, а затем золотая, с темным коньком-драконом», плывет над бывшим поэтом Иваном Николаевичем Бездомным (с. 808).