Лысый череп Берлиоза вызывает ассоциации с Лысой Горой – и ершалаимской, и киевской. Максимилиан Поплавский – имя явно не русское, как, впрочем, и Михаил Берлиоз. В игре имен, географических названий, пародийных действий неразрывно сплетаются три главные параллели: Москва – Ершалаим – Рим. Киев, в данном случае лишь косвенно и гротесково вызывающий в памяти «второй Рим» – Царьград, в более раннем произведении Булгакова – «Белая гвардия» – был буквально уподоблен Риму. М. Чудакова проследила мифологизацию Города (Киева) «Белой гвардии» через само название (Рим – Urbs – Город). В «Мастере и Маргарите» ассоциации «Киев – Рим – Москва» продлеваются через творчество тесно связанного с Киевом Н. В. Гоголя, чья образная система оказала несомненное влияние на творчество Булгакова, в частности на «Мастера и Маргариту». В связи с этим хочется отметить, что Булгаков в 1935 году параллельно работе над романом пишет совместно с молодым режиссером М. Каростиным сценарий гоголевского «Ревизора», в чем-то перекликающийся с «Мастером и Маргаритой». В готовом сценарии, запущенном в производство (впоследствии съемки были остановлены), существенная часть работы сделана Каростиным, однако годом раньше, в 1934 году, Булгаков самостоятельно работал для «Украинфильма» над аналогичным сценарием, который не сохранился. В собственном варианте Булгаков вывел роль Первого (или Чтеца) – своеобразного посредника между Гоголем и зрителем, связующего прошлое и настоящее. «Так была задумана эта роль, – пишет Г. Файман, – и бесконечно жаль, что Булгакову не суждено было довести работу над ней до конца… Лишь в эпилоге первого варианта сценария сохранился отголосок этой роли: описан Рим, балкон, обвитый плющом, на балконе человек в темном плаще (курсив мой. – Т. П.), лица человека не видно, он смотрит на Вечный город и говорит: „Русь! Русь! Вижу тебя из моего чудного, прекрасного далека… Открыто, пустынно и ровно все в тебе. Как точки, как значки, неприметны среди равнин невысокие твои города. Ничто не обольстит и не очарует взора. Но какая же непостижимая тайная сила влечет к тебе?..“».[155]
Очевидно, образ Первого был задуман в связи с работой над «Мастером и Маргаритой». Как подчеркивает Г. Файман, Первый – это отнюдь не Гоголь, а безымянный посредник, легко перемещающийся во временах, отсюда и неразличимость лица – своего лица он не имеет, как и Воланд, лишь принимающий временные обличья. Балкон, увитый плющом, темный плащ и взгляд на город – все это ассоциируется с Воландом, прощающимся с Москвой. Рим и Москва оказываются в таинственной связи посредством Гоголя и Первого, наделенного некоторым сходством с Воландом. В данном случае Первый, повторяющий слова Гоголя, выражает и свое личное отношение к России, в устах Воланда обратившееся в лаконичную фразу: «Какой интересный город, не правда ли?» На что Азазелло почтительно возражает: «Мессир, мне больше нравится Рим!» (с. 775).
В московскую канву событий вплетаются «ершалаимские римляне» во главе с Воландом (Пилатом), и раздвоившиеся их образы обретают единство. В конце романа Азазелло улетает из Москвы, блестя сталью доспехов, и этим костюмом уподобляется Марку Крысобою на Лысой Горе.
Города, соединенные в «Мастере и Маргарите», не только имеют важное значение для более глубокого прочтения романа, но и сближают смысловую структуру последнего произведения Булгакова с «Белой гвардией». Именно с Городом (Киев – Urbs – Рим) и с Москвой в «Белой гвардии» связаны эсхатологические настроения Булгакова. Выражает их Русаков (опять «говорящая» фамилия!), называющий Троцкого сатаной, лишь временно принявшим это имя: «А настоящее его имя по-еврейски Авáддон, а по-гречески Аполлион, что значит губитель».[156] Царство антихриста – в Москве, по словам Русакова, но из Киева в Москву уезжает предтеча антихриста Михаил Семенович Шполянский, «человек с глазами змеи и черными баками», «чтобы подать сигнал и полчища ангелов вести на этот Город в наказание за грехи его обитателей». Совершается обратная связь: христианство пришло из Киева в Москву, антихристово царство – в Киев из Москвы…
Итак, в «Мастере и Маргарите» духовно гибнет уже не только отдельный город (Киев, Рим, определенная эпоха), но и все православие, отданное во власть антихриста и его воинства.
Почему же Азазелло все-таки предпочитает Москве Рим? И почему в «Мастере и Маргарите» звучит «итальянизированная» транскрипция имени демона безводной пустыни? Постараемся разобрать параллель «Москва – Рим» в другом временнóм срезе, к которому отсылает нас сам Булгаков, а именно, к Риму средневековому. Рим X века вплетается в смысловую канву романа благодаря Герберту Аврилакскому, «чернокнижнику», рукопись которого, по уверению Воланда, привела его в Москву.
Исследователями отмечалось, что Пашков дом (Румянцевская, позже Ленинская библиотека) – важный топографический ориентир в романе Булгакова. Он упоминается и на первых страницах романа (Воланд говорит, что рукопись Герберта Аврилакского обнаружена в «государственной библиотеке» (с. 434)), и на последних. Сопоставление первого появления Воланда в Москве и разъяснение им цели своего визита с последним взглядом на город дает интересный пример замкнутости смысловой структуры текста, данной зашифрованно. Читатель легко прощает Воланду мистификацию: в дальнейшем становится понятно, что вовсе не труд «чернокнижника» привел сатану в Москву и что консультировать ему некого. Однако остается скрытая связь рукописи Герберта Аврилакского и рукописи мастера, которая послужила истинной причиной появления Воланда в Москве.
Кто же такой Герберт Аврилакский, как бы вскользь упомянутый Булгаковым и в то же время ставший звеном, логически соединяющим Ленинскую библиотеку, рукописи, начало и конец романа, и к тому же позволяющий вспомнить средневековый Рим? Герберт Аврилакский более известен в истории как папа римский Сильвестр II. Следует подробее остановиться на этом незначительном на первый взгляд персонаже, поскольку он прояснит некоторые «темные» места романа Булгакова.
По свидетельству исследователя эпистолярного наследия Герберта Аврилакского Н. Бубнова, родился Герберт, француз по происхождению, в 940-х годах в Оверни.[157] В отрочестве (неизвестно как) он попал в монастырь Святого Геральда в Орильяке (Аврилаке). По некоторым сведениям, он был подкинут в монастырь в младенчестве, во всяком случае, родители его неизвестны или забыты историей.
Из монастыря Святого Геральда Герберт был увезен в Испанию графом Боррелем около 967 года. Затем он стал настоятелем в аббатстве Боббио, изучал гуманитарные науки в Реймсе. В 984–995 годах, будучи епископом, преподавал в Реймсе тривий (грамматику, риторику и диалектику) и квадривий (арифметику, геометрию, музыку и астрономию).
В марте 999 года (не позже 2 апреля, по Н. Бубнову)[158] Герберт был посвящен в сан папы римского и получил имя Сильвестр II. Умер он 12 мая 1003 года и похоронен в Латеранском соборе.
Герберт Аврилакский – личность необыкновенная и по образованности, и по талантливости, и по головокружительной карьере. Все эти качества в сочетании с причудливой биографией, в которой много неясностей и пробелов, позволили окружить его имя легендами, впоследствии систематизированными и изложенными в ряде сочинений, в частности в «Истории» Вильяма Мальмсберийского. В XIX веке многие ученые обращались к личности Герберта. Наиболее полной представляется книга К. Ф. Хока «Герберт, или папа Сильвестр II, и его век», изданная в Вене в 1837 году.[159] Из источников на русском языке следует отметить труд Н. Бубнова, посвященный многочисленным письмам Герберта, и диссертацию А. Горового «Герберт, или папа Сильвестр II», изданную киевским университетским издательством в 1886 году. Все три книги могли быть использованы Булгаковым. Во всяком случае, интересна его трактовка личности Герберта как чернокнижника, написавшего нерасшифрованные до сих пор труды по черной магии, которые может разобрать только «единственный в мире специалист», Воланд (с. 435).
Подобная характеристика резко отличается от распространенной в XIX веке и в наши дни позитивистской трактовки личности Герберта Аврилакского как просветителя и борца за гуманистические идеалы, опередившего свой век ученостью. Во всяком случае, легенды, которыми обросло имя Герберта, серьезно воспринимались только в Средние века. Булгаков их безусловно знал.